Демон Максвелла - Кен Кизи Страница 73

— Не менее трех тысяч китайских юаней. Это — разумный компромисс. Не намного больше тысячи американских долларов.

— Китайский Шейлок!

— А как мы это осуществим? Его надо похитить у тренеров...

— Мы пригласим его на завтрашнюю экскурсию по Великой стене! — предлагает фотограф, мысленно добавляя к своему фотомонтажу еще одну картинку. — Что скажете, мистер Редактор?

— Для начала: Блинг на него ни капли не похож, — замечает редактор. — Глаза разные. Носы. Дай мне взглянуть на свою фотографию, Блинг, потому что пока мне кажется, что даже если мы загримируем пацана, таможеннику хватит одного взгляда, чтобы...

Он умолкает, глядя в раскрытый паспорт.

— Боже милостивый, Блинг, как тебе удалось добиться разрешения сниматься в этих идиотских очках?

— Они лечебные, — поясняет Блинг.

Едва заметив Янга в банкетном зале, все тут же направляются к его столу и снова поздравляют, с таинственным видом пожимая руку. Блинг переводит, что они приглашают его поехать вместе с ними на Великую стену. Юноша моргает, краснеет и поворачивается к тренеру в ожидании совета. Тренер объясняет, что это невозможно, так как все китайские бегуны идут завтра на выставку достижений сельского хозяйства. И благодарит за любезность.

По дороге к своему столику Блинг с журналистом выдумывают еще целый ряд возможностей для личной беседы с Янгом — Блинг следует за ним в туалет... Блинг зовет его к телефону, стоящему в вестибюле... И тут на помощь к ним приходит мастер неожиданности мистер Муд.

— Тренеры рассказали мне, что вы пригласили мальчика из провинции, — замечает он, останавливаясь у их столика. На этот раз он облачен в свободную спортивную куртку без галстука. — Я обсудил ваше приглашение с мистером Венлао и мистером Квисаном, и все мы считаем, что это будет очень полезно для обеих наших стран. К тому же говорят, что наш маленький Янг никогда не видел Великой стены. Китай должен предоставить своему юному герою право увидеть ее, не так ли?

Все кивают. А Муд интересуется, как продвигается наш репортаж. Все лучше и лучше, — сообщает ему журналист. Муд произносит что-то еще и отчаливает:

— Простите, это не тот танзаниец, который зацепил американца? Я должен его поздравить. Что касается нашего мальчугана, я обо всем договорюсь. Спокойной ночи.

— Вот черт! — бормочет редактор, когда Муд отходит. — Черт! Черт!

На следующий день Муд продолжает пребывать в жизнерадостном расположении духа, и одет он еще менее официозно — джинсы и спортивная куртка. Он соглашается останавливать автобус повсюду, где его просят. Он смеется над едкими замечаниями Блинга и лучится счастьем. Он чувствует, что прекрасно справился с порученным ему делом — никаких неприятных происшествий, к тому же ему удалось многое узнать об американцах. Как говорится, он начал осваиваться. Так что, когда после прогулки по Великой стене Блинг спрашивает, что тот скажет, если они с мистером Янгом немножко пробегутся, поразомнутся перед долгой обратной дорогой, Муд с самой благожелательной улыбкой отвечает фразой, которую, видимо, приберегал как раз для такого случая:

— Конечно, ребята. Делайте что хотите.

И Блинг со смехом скрывается с Янгом за поворотом.

Журналисты играют со школьниками, а мистер Муд курит с водителем. Повсюду кишат туристы. А Великая стена, как надменный каменный дракон, превышающий своими размерами песчаных червей Дюны, а тяжестью Великую пирамиду Гизы, извиваясь, уходит вдаль.

И все-таки ей недостает величественности. Будучи одним из чудес света, она не столько вдохновляет, сколько подавляет. Невозможно избавиться от ощущения, что надо было страдать всепоглощающей паранойей, чтобы в течение тридцати веков тащить эту каменную змею на расстояние в три тысячи миль. Великая пирамида гласит: «Я вздымаюсь к небесам». Великая стена заявляет: «Я охраняю мир от хама». Китай говорит: «Двадцатый век должен быть открытым для всех!» Стена возражает: «Великий хам проникнет повсюду — он будет снимать рекламные ролики, пить кока-колу и сеять безобразия». Двадцатый век говорит: «Я все равно наступил, и мне плевать на всякие там стены... Время не может пройти мимо, оставляя за стеной одну четвертую часть населения мира».

Стена не отвечает.

Бегуны появляются почти через час. Они приближаются шагом, и Блинг уже не улыбается. Однако, встретившись глазами с журналистом, кивает и произносит одними губами: «Он сделает это». Очень мрачно. Воодушевление куда-то испаряется. Блинг надевает свои синие очки и залезает в автобус. Янг садится через проход от него и отворачивается к окну.

Обратная дорога проходит в тишине, потому что, как решает Муд, на следующий день все улетают. Наверное, это очень грустно — покидать Пекин. Поэтому, прощаясь на гостиничной стоянке, он всех нежно прижимает к груди и говорит, что, если им когда-нибудь надоест капиталистический менталитет, пусть свяжутся со своим другом Вун Мудом из Пекина. Он позаботится о том, чтобы Китай принял их.

Блинг продолжает молчать до самого лифта, и, только войдя в него, журналисты хором спрашивают:

— Ну?

— Я должен встретить его на такси, когда он завтра отправится на утреннюю пробежку. Документы он возьмет с собой.

— Отлично! Пекинские принц и нищий!

— А что он сказал? Когда ты ему предложил?..

— Он рассказал мне о том, как погиб его отец.

— Ну?

— Несколько лет тому назад здесь были организованы совершенно бессмысленные чистки интеллигенции, на которую повесили все, что только могли. Врачи, преподаватели, адвокаты, журналисты — их обвиняли в каком-нибудь преступлении против Культурной революции, а потом нагишом водили по городу, повесив на шею плакат с обвинением. А соседи и родственники должны были бросать в них грязь и мочиться на них. Разве вы не знаете, что мы, китайцы, страшные варвары? На самом деле в нас нет никакой покорности и послушания. Просто у нас никогда не было свободы. Если бы можно было пойти в пекинский универмаг и купить там ружья, как в Америке, весь город бы купался в крови.

— Блинг! Так что с этим парнем?

— А то же самое. Здесь, в Пекине, преследовали врачей. За то, что они лечили представителей господствующего класса и занимались буржуазными сердечными приступами. В результате двадцать лучших врачей, сливки национальной медицины, покончили жизнь самоубийством, отравившись в знак протеста.

— Вот так да!

— А в провинции Янга преследовали учителей. Его отец был профессором поэтики. И его приговорили к публичному унижению за то, что он рассказывал о какой-то попавшей в опалу книге. После долгих преследований он и еще десяток его коллег вышли на середину университетского спортивного зала в разгар турнира по настольному теннису, достали мечи и выразили свой протест.

— Похоже на принцип домино.

Блинг кивает:

— На последнего в шеренге возлагалась двойная обязанность — убить соседа и покончить с собой. Естественно, было сделано все, чтобы это не попало в печать, но остались фотографии. Этого не удалось замолчать даже в Китае.