Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон Страница 73

Потом дорога начала карабкаться к гигантскому бастиону Сьерра-Морены, и я почувствовал в воздухе нечто, говорящее о приближении границы и о том, что мне придется скоро попрощаться с изобилием Андалусии, с апельсинами, миндалем и алоэ и взобраться в скудный мир скал, где гора будет громоздиться на гору, стремясь достать до неба. Промелькнула деревушка у дороги, не примечательная ничем, кроме названия, которое торчит из испанского учебника истории, как Гастингс — из нашего: Лас Навас де Толоса. Среди этих гор в 1212 году — его так же легко запомнить, как 1066-й, — Альфонсо VIII, женившийся на Элеоноре, дочери Генриха II и сестре Ричарда Львиное Сердце, поразил гневом Божьим мавров с помощью объединенной рыцарской конницы Европы. Короля провел по горам таинственный пастух, которым, как подозревают, был переодетый святой Исидор.

Теперь дорога петляла среди грифельно-серых ущелий, словно созданных природой для грабежа и разбоя. Все вверх и вверх, по обеим сторонам лишь валуны и скалы — чем-то это напомнило мне дорогу, поднимающуюся из Иерихона в Иерусалим, дорогу со столь же зловещей репутацией.

На вершине, расположенной примерно в двух тысячах шестистах футах над уровнем моря, перевал напомнил мне Киликийские ворота, и здесь дорога нырнула в цепь туннелей в скале. Прежде чем проехать через Puerto de Despeñaperros — перевал Сброшенных мавританских собак, — я остановил машину и оглянулся на красоты Андалусии, раскинувшиеся на юге под утренним солнцем. По другую сторону перевала лежала Ла-Манча, провинция Кастилии; и, словно после путешествия на корабле из одной страны в другую, я оказался совершенно в иной местности, в земле бесплодных пространств, пыльных миль и плывущих облаков. Если можете представить, каково выехать из Сассекса прямо в Дартмур, вы оцените внезапность перехода из Андалусии в Кастилию. Я подумал, как похож юг Испании на Южную Африку. Путешествие из Андалусии в Кастилию не слишком отличается от выезда из Капской провинции — оставляя за спиной изобильные фермы — в Кару, где вы встречаете те же линии горизонта, то же подобие моря или пустыни и то же отсутствие деревьев и нехватку воды. Слова «Ла-Манча» и «Кару», кстати, значат одно и то же. «Манча» происходит от арабского «манха», означающего сухую землю, а «кару» — от «куру» (с придыханием), готтентотского слова для сухой и суровой земли.

Я проехал Вальдепеньяс, известный превосходным вином — виноградные лозы на скалистых склонах там растут под какими-то пьяными углами, — а потом Мансанарес. На окраинах этого городка я заметил восхитительный albergue [101], возведенный лучшим из всех испанских правительственных учреждений: Государственным департаментом туризма, который делает для путешественника в Испании то же самое, что полисмен для иностранца в Лондоне. Департамент не только помогает гостю всевозможными способами и держит для этой цели отделения по всей стране, но также регулирует цены в гостиницах и содержит собственные отели, называемые paradores, и собственные постоялые дворы — albergues. Разница между parador и albergue состоит в том, что в parador вы можете оставаться, сколько пожелаете, а в albergue — всего три дня; причина в том, что albergues расположены на главных дорогах и используются автомобилистами, в то время как paradores стоят в основном далеко от автострад и часто представляют собой старинные замки, средневековые дворцы или монастыри, превращенные в самые живописные гостиницы в Европе. Если боязливый или пожилой путешественник пожелает увидеть Испанию с наибольшим комфортом, все, что ему надо сделать, — это написать в Департамент и согласовать переезд из одного parador в другой.

У Испании всегда припасен в рукаве сюрприз, и сюрприз albergue состоит в том, что без каких-либо проблем и шумихи вы можете получить здесь обед в час дня! Только ради этого радушия стоит приехать в Испанию, поскольку очаровательный персонал всегда умудряется приветствовать запыленного странника, словно он — юный сквайр, возвращающийся из чужих земель. Через секунду я уже сидел за столиком, уставленным entremeses — тарелочками с оливками, тунцом, langostinos и великолепным копченым окороком, — с кувшином местного вина и с меню длиной в руку до плеча. Я заказал омлет с креветками и грибами, и мне настоятельно порекомендовали жареного барашка.

Подъехал огромнейший автобус, и заведение внезапно заполнили французы, американцы и англичане. Молодой французский монах с женщиной, которая наверняка была его матерью, поскольку они были очень похожи, сел за соседний столик и содрогнулся при виде горшочков с мясом. Он печально крошил свой хлеб и смотрел в тарелку, и я предположил, что он думает — столько есть грешно. Мать пыталась соблазнить его едой, он парировал ее заботы слабой улыбкой и новыми крошками хлеба, и я подумал, что вечер он наверняка проведет в покаянной молитве. Интересно, кто они такие? Они не могли быть туристами и все же приехали вместе с туристами. Я решил, что он — молодой французский монах, который едет во францисканский монастырь в Испании, а мать не упустила шанс взять отпуск и поехать с сыном: так родители отвозят ребенка в приготовительную школу. Монах явно нервничал из-за матери, как любой школьник, и ему не нравилось — настолько же, насколько нравилось ей — внимание, которое они привлекали. Туристы, которые отдыхали снаружи в саду, за столиками, расставленными под акациями, очевидно, были озадачены своими спутниками.

Было нелегко покинуть тень albergue ради слепящей дороги и пыли, но я продолжил путь через Мансанарес к Пуэрто-Лапиче, где ухабистая колея прорезает местность до бессмертной деревни Эль-Тобосо, родины Дульсинеи. Эта часть Ла-Манчи — сердце той земли, которую мы знаем как «страну Дон Кихота»; и действительно, винный мех в venta [102], ветряные мельницы, толстяк верхом на осле или деревенская девушка у фонтана — все напоминает роман Сервантеса. Вдобавок множество людей, обладающих, должно быть, чрезвычайно педантичным складом ума, желают видеть настоящий трактир, где Дон Кихот нес свое бдение, ту самую деревню, где он сражался с куклами, ту единственную пещеру, где он подвергся наказанию, и так далее, по все видимости, удовлетворяя некую глубокую духовную жажду, которой в прежние времена отвечало паломничество. Я всегда считал «край Вордсворта», «край Шекспира» и «край Лорны Дун» протестантскими местами поклонения, заменившими Кентербери и Уолсингем; но в стране, где все еще существует паломничество религиозное, весьма странно обнаружить такую популярность светского — причем отнюдь не только среди еретиков-туристов.

Для меня Тобосо — настоящее место паломничества, поскольку первой книгой, которую я по-настоящему полюбил, стало детское издание «Дон Кихота» Джаджа Пэрри с прекрасными цветными иллюстрациями Уолтера Крейна, которую я до сих пор могу припомнить в мельчайших подробностях. Я помню пугающие черные волосы на ногах Дон Кихота, когда он, в ночной рубашке, сражался с винными мехами. Дульсинея стала моей первой героиней, и я принимал ее всерьез, подобно Дон Кихоту; она была прекрасной принцессой, чье существование оправдывало все злоключения рыцаря, и лишь намного позже я с грустью осознал, что она — всего-навсего дюжая деревенская деваха, образ из фантазии мечтателя.