1993 - Сергей Шаргунов Страница 73

– Да ей уже больше года!

– Меня мать до двух лет кормила! Поэтому вырос такой… всё выросло… не как у людей… Ха-ха! Много чего могу… Это всё молоко мамино! Зато грудь… Грудь как? Меньше не стала?

– Не знаю…

– А кто должен знать? Так ведь и не скажешь, что кормила. – Он равнодушно скользнул глазами по ее глазам и впился долгим взглядом ниже. Лена была обездвижена, сумрак тяжелил веки, глубже затягивал в кресло. – Не болят? Ночью не болят? Что молчишь? Бывает? Дай! Врачу всё можно, – буднично протянул большие руки и стал мягко поглаживать сквозь кофту, сразу нащупав соски.

Она, как в полусне, поймала эти руки, жаркие, покрытые жестким волосом.

– Не хочу…

– Не хочешь… Что ты не хочешь?

Он стоял, оглядывая ее сверху вниз, и сердито повторял:

– Не хочет… А кто кого хотел? Не хочет она…

– Я к вам сюда не для этого пришла.

Он отступил подальше и беспокойно залопотал с усилившимся акцентом, как сквозь зачастившее сердце:

– Я ж тебя не раздеваю. Я тебе вопросы задаю. – Зашел за стол, что-то уронил со стеклянным стуком и выкрикнул: – Свободна!

Температура у Тани прошла наутро, их выписали.

Лена то и дело прокручивала сцену в кабинете: сначала с брезгливостью, затем с усмешкой тайного удовольствия и озорства, позднее не без мечтательности; в конце концов, временами, озлившись на допросы мужа, стала жалеть, что не уступила, вспоминала находчивые опытные руки, пылкое хвастовство мужской силой. Но о чем тогда, в больнице, она могла еще думать, кроме как о болезни ребенка? Если бы Сослан встретился ей в другом месте, может быть, всё бы вышло иначе.

Однажды в постели она неожиданно для себя самой перевернулась на бок и с закрытыми глазами сказала:

– Я не буду.

– Месячные, что ли?

– Угу.

– Стой! На той же неделе были…

– Я спать хочу.

– Ну это новости! – Слышно было: Виктор сел, наклонился над ней; она плотнее зажмурилась. Тихо спросил то ли глумливо, то ли всерьез: – Ты чо, подцепила чего?

– Ага! – кончиком носа повела по ворсинкам ковра и чуть не чихнула.

– Лен… – он ущипнул ее за мочку уха.

– Не трогай меня! – Она рывком подтянула одеяло. – Будь ты человеком!

Он заворчал, как собака, которая грызет свою цепь, забормотал какие-то проклятия и недобрые обещания, и под эти звуки она со странной отрадой заснула.

С тех пор, когда просто взбредало, или хотела помучить, или в отместку за что-то – она отказывала. Он ворчал, грыз невидимую цепь, но смирялся.

…А в мае восьмидесятого случилось так, что она поехала из Москвы в Пермь.

Закадычная подруга Настя Авдюкова, геолог, три года назад попавшая на Урал по распределению, выходила замуж за инженера-пермяка. Таня оставалась на дневное попечение немолодой соседки Полины Алексеевны и вечернее Вити, благо ехала Лена всего на день плюс два дня в дороге.

Она едва не опоздала: рассчитывала быть раньше, до Ярославского вокзала прямиком, но электричка неожиданно встала на сорок минут после платформы Лось. Виктор не провожал – с работы сразу к дочке.

Лена ворвалась в купе, бросила сумку и краем порозовевшего, как и вся она, уха засекла: грохнули двери, лязгнул состав, поезд тронулся.

Она глубоко вобрала душноватый воздух и медленно выдохнула. Напротив нее, на вешалке, между полкой и дверью, висел военный китель, золотилась звезда на погоне. За столиком сидели двое: один молодой, в голубой майке, другой старше, в белой.

– Здрасьте, – улыбнулась смущенно.

– Евгений. – Румяный парень в голубой майке поднялся, сделал шаг, вагон дрогнул, и он схватился за верхние полки, показав небольшие миловидные мышцы.

– Лена.

– А мы, кажется, знакомы. – Голос второго пассажира прозвучал четко даже сквозь нараставший перестук, и она сразу же его узнала: часто встречала в Минобороны, когда работала в службе тыла. – Вадим, – человек коротко кивнул темной, с первыми залысинами головой.

Поезд с резвой насмешкой бежал в обратную сторону мимо станций, которые она недавно проехала на электричке. Знакомая березовая роща, свалка, мелькнул их вишневый дом, где муж, возможно, уже был с дочкой, через секунду – зеленый дом Никитичны: может, Танечка еще у нее.

– Белье надо взять, – Лена встала.

– Этточно, – сказав в одно слово, взмыл Вадим.

В коридоре они попали в маленькую очередь. Вадим обернулся, Лена оказалась с ним лицом к лицу. У него были серые глаза под черными вразлет бровями.

– Красивое платье, – сказал тоном заговорщика. – Ситец?

– Штапель.

– А я вас давно заметил. В столовке вместе стояли… Было? Еще на лестнице каблуками цокали… Цокала… А я… – сильная волна толкнула Лену ему на грудь, Вадим придержал ее, одновременно приобняв, – я хотел подойти…

Они посторонились, пропуская людей с бельем, сунулись к безмолвной размашистой проводнице. Когда понесли волглые, пахнущие тестом пачки, солнечная вспышка озарила коридор, и у обоих блеснули кольца.

Женя пошел за своей порцией белья, Вадим с Леной остались вдвоем, стали застилать: она – верхнюю полку, он – нижнюю, спинами друг к другу, тихо ударяясь локтями и нежно сшибаясь попами. Вокруг обильно летали пылинки с матрасов, мерцая на свету, как драгоценные. Вадим справился быстрее, сел поверх одеяла за столик, Лена, охлопав подушку, посмотрела в окно – и вдруг это вялое кружение светлой пыли отозвалось в ней сладким замиранием, предчувствием какого-то волшебства.

– Так ты где теперь?

– Недалеко, тоже в центре. Там график полегче. Тема всё та же: котельные, ЦТП…

– Жалко, что от нас ушла.

– Почему?

– Я бы с тобой познакомился, – сказал убежденно.

Вернулся с бельем сосед. Вадим достал из чемоданчика бутылку коньяка “Двин”, Женя палку колбасы из прозрачного пакета, откуда торчал еще букет колбас, Лена выложила плитку шоколада “Салют” и принесла всем чай. Вадим поднял стакан с коньяком “за нашу спутницу и за ее большое счастье, человеческое и женское, и чтоб больше было приятных минут”. – “Я обычно вино пью”, – Лена пригубила. Женя рассказал, что едет в отпуск к родителям в пригород Кирова, ему двадцать пять, барабанщик в Москве в оркестре при ДК “ЗИЛ”. Вадим сказал, что он до Глазова – инспектировать воинскую часть.

– Сейчас в Москве дурдом начнется, – он возюкал пальцем коньячную каплю.

– В июне, – сообразила Лена. – У меня муж говорит: радуйся, в Подмосковье сидим. Хоть спокойно всё, без приключений.

Женя развел руками, оправдываясь перед кем-то:

– Олимпиада! У нас – Олимпиада! Это же раз в жизни такое… Когда еще будет? В другой жизни, наверно. Я бы мечтал на Олимпиаду попасть! А так, вы знаете, я Москву что-то не очень… Дома тишина, рыжики зеленые, цвета иголок, вкус еловый, таких нигде нет… Обидно: отпуск кончится, они только пойдут. На Вятке жизнь особая, лесная… – Он мягко растянул губы навстречу своим словам.