День учителя - Александр Изотчин Страница 72

— А чего ему от тебя бегать? Может, не он это был? Скажешь тоже — «в милицейской форме»!

— Нет, это был точно он. А милицейская форма… Я с ним диплом в один день защищал. Знаешь, какая у него была тема?

— Нет.

— «Практика индивидуального террора в деятельности русских анархических групп начала XX века»!

— И что? — Мирошкину и правда не было ясно, что такого в этой теме.

— А то… Ну, как тебе сказать, Андрюша. Знаешь о том, что около года назад в Подольске и еще где-то взорвали памятники Николаю Второму?

— Конечно, «МК» об этом много писал.

— Вот, как хорошо, оказывается, читать «Московский комсомолец». А я об этом узнал совсем недавно. От одного знакомого из ФСБ. Так вот, те взрывы организовала одна террористическая группа. Их совсем недавно арестовали. У них и поддельные документы были, и конспиративные квартиры. Мне когда рассказывали, я временами думал, что речь о царской России идет. А как деньги они добывали на революцию! Целый детектив! М-да-а… Так вот, два человека в этой организации имели милицейскую форму и соответствующие документы.

— И ты, Саня, думаешь, что Ходзицкий…

— Я ничего не думаю. Я знаю, что он на последних двух курсах сильно озлился, все рассуждал о социальной справедливости, о необходимости новой революции. Люди меняются. Был анархист-демократ, стал социалист-террорист. С людьми бывают метаморфозы и покруче. Я тут в последнее время подсел на чтение мемуаров о революции и Гражданской войне. Попался интересный факт: оказывается, встречалось тогда такое явление — некоторые рабочие и мещане, даже чиновники и офицеры, ходившие до революции в ярых черносотенцах, после Октября вдруг сделались не менее отпетыми большевиками. А это, я тебе, Андрюша, скажу, дистанция огромного размера. Хотя у кого-то из них это диктовалось карьерными соображениями… И я не понимаю, чего тебя вообще удивляет?! Ситуация в стране хуже некуда. Слышал, как шахтеры у Белого дома кричали: «Черномырдин — жирный зад! Разорил Россию — гад!» Народ звереет, а этот урод — Ельцин — уже почти год как «работает с документами».

— А ты считаешь, Ельцин может что-то изменить?

— Да нет, ничего «дедушка» изменить не может. К лучшему по крайней мере, точно. Я вообще думаю, пусть лучше над этими «документами» работает, чем взаправду руководит. Мне тут про него такую байку рассказали. Точнее, не байку, а реальную историю.

— Тот же человек из ФСБ? — «подковырнул» однокурсника Мирошкин.

— Все смеешься? Нет, другой. У моей семьи вообще таких знакомых много. Ты ведь знаешь, у меня отец служит в «конторе». Так вот человек из охраны Ельцина рассказал это отцу, а тот уже мне. Место действия — дача президента Российской Федерации. Время — то ли до, то ли после операции на сердце. Мне кажется, до. В общем, Ельцин в запое, «болеет», и к нему за город приезжают министры, которым нужно получить его факсимиле на документах. Они ждут президента, тот появляется вдребезги пьяный, выходит с ними на воздух и так лукаво спрашивает: «Ну, кто хочет получить мое факсимиле?» И всех с хитрецой в глазах оглядывает. Те, конечно, зашумели: «Мне, мне, мне». Тогда Ельцин снимает с головы свою шапку — здоровый такой вязаный блин, он в ней часто на фотографиях изображается — и бросает в пруд. «Вот, — говорит, — кто достанет — получит. Апорт!» Как тебе?

— Кошмар! Неужели правда?

— Не сомневайся, правда. Первоисточник.

— И что же, они полезли в воду?

— Вот этого я не знаю. Как говорится, за что купил…

— Но это же ужасно. Господи, куда мы идем?! И народ, действительно, доведен до крайности. Те же шахтеры. А когда все начнется, такие, как Ходзицкий, будут рулить процессом. — Мирошкина явно взволновала яркая картина, представшая вдруг перед его глазами — Стас Ходзицкий на броневике.

— Ну, если он на это всерьез рассчитывает, то мне его жаль. Ничего у нас такого не будет. — Куприянов степенно отхлебнул из стаканчика остывший чай.

— Почему? — удивился Андрей Иванович.

— Ну, вернее сказать, сейчас не будет. Лет через двадцать — может быть. А сейчас… Я после выборов девяносто шестого года никакой революции от нашего народа не жду. «Все, что мог, он уже совершил…» Ты, кстати, заметил — мы с тобой сейчас занимаемся тем, чем в России уже почти никто не занимается? Мы говорим на политические темы. Никого политика теперь не интересует. Никто не верит в возможность что-то изменить в своей жизни таким образом. Не до жиру. Восьмидесятые годы в прошлом. Ельцин уже год как неизвестно где, и всем плевать. Его, поди, и на третий срок выберут. Мне иногда кажется, умри он завтра, народу можно будет еще пару лет показывать его фотографию и рассказывать, что он вот-вот поправится, и все будут молчать. Так что Ходзицкий состарится к тому времени, когда у нас опять начнет что-то закипать. И жизнь его пройдет впустую.

— А что это за период такой ты определил — двадцать лет?

— Точнее, от двадцати до тридцати. Это смена поколений. У нас ведь всегда идет борьба поколений — большевики разрушают царскую Россию, большевиков расстреливают сталинцы, сталинистов ругают дети «оттепели», над их романтизмом посмеиваются прагматичные дети застоя, а застой ненавидят дети перестройки — и так будет всегда. Мы — наше поколение — пассивно выживаем, устали от потрясений, но на что решатся наши дети — одному Богу известно. Каждое новое поколение стремится разрушить то, что создало прежнее, а если оно ничего не создало — растоптать его идеалы. Если таковые, конечно, имеются. В общем, нужно новым что-то обязательно растоптать… Недовольство накапливается постепенно, по мере взросления, но когда новое поколение входит в силу — тогда держись. И если бы власть умела правильно выявлять признаки этого недовольства и вовремя реагировала — многое можно было бы предотвратить. Я несколько лет назад писал статейки для исторических энциклопедий и познакомился с одним старым редактором — он еще Большую советскую энциклопедию выпускал. Ну, ту, последнюю, которая в семидесятые годы выходила, помнишь?

Мирошкин понимающе кивнул. В квартире его родителей это издание по-прежнему стояло на видном месте. Куприянов продолжал:

— Так вот. Мне этот дед рассказал одну занятную историю про Б-С-Э. Они выпускали том, где была такая важная статья, как «КПСС». И допустили досадную опечатку. Статья большая, и где-то в самом конце имелась фраза о том, что ныне-де благодаря деятельности компартии в нашей стране невозможна реставрация «капиталистических порядков». А они ошиблись и напечатали — «социалистических порядков». Представляешь, какая крамола! Том уже вышел колоссальным тиражом, поступил в продажу, и тут только этот редактор и обнаружил страшную опечатку. Побежал к директору издательства. Что делать?! Надо изымать том! Всем дадут по шапке! Директор его выслушал и говорит: «Если сейчас начать изымать — точно дадут. Так что мы ничего делать не будем. Все равно никто ничего не заметит». И правда — ни одной жалобы издательство не получило! Он когда рассказал, я, придя домой, специально открыл тот том и нашел все, о чем старик мне говорил. И был поражен. Ведь я эту статью перечитывал раз пять — сначала, когда в школе вступал в комсомол, готовил доклады, потом перед вступительными экзаменами в вуз, затем когда сдавали «совок», тоже пролистал. И ни разу не обратил внимания. Мне, как и всем остальным читателям, было все равно. Люди выбирали факты, а всякую такую дребедень идеологическую пропускали. Том вышел лет за пятнадцать-двадцать до распада СССР! Представляешь, никому уже это было неинтересно, никто в это не верил! Социалистические порядки — капиталистические порядки… А что за такую опечатку было бы при Сталине?! Или, вот помнишь, в эпоху застоя все упивались декабристами? «Кавалергардов век недолог» и так далее? Тоже интересный момент! Советскую интеллигенцию волновали судьбы людей, бросивших вызов системе, при этом без малейшей надежды победить! Вот с кем себя человек того поколения ассоциировал, вот кому он сочувствовал! А при Сталине какая любимая историческая тема? Петр Первый! Если бы власть только могла все это просчитывать…