Жмых. Роман - Наталья Елизарова Страница 71

Его люди устроили в лесах Амазонии настоящую бойню. В назидание непокорным, солдаты, окружив индейскую деревню, перебили в ней всех местных жителей — от мала до велика, а лачуги их — сожгли… Когда от селения остались лишь груды пепла, Альварес невозмутимо объявил, что участок расчищен… Он, видимо, ждал благодарности. У меня же язык не поворачивался выразить признательность за подобную «услугу». Я молча сунула ему деньги. Он принял их со снисходительным видом.

— Только не надо на меня смотреть, как на животное, сеньора Антонелли! Я не сделал ничего особенного: такими методами индейцев выкуривают повсеместно… Кто ж виноват, что они не хотят уходить по-хорошему… Кстати, не думайте, что мы занимаемся каким-то самоуправством — нашему правительству про все эти вещи прекрасно известно… В прошлом месяце, например, к нам обратился сам губернатор Пернамбуку… Они наращивали участки для посева сахарного тростника на побережье… А там расположились эти тупые обезьяны — и уходить ни в какую… Ну, тоже пришлось помочь…

— Но в этот раз вы убили женщин и детей…

— Там не было ни детей, ни женщин!.. — резко оборвал Кассио. — Разве этих дикарей можно считать людьми?.. Они живут в каменном веке!..

В справедливости его слов я убедилась уже на следующее утро, когда к воротам фазенды подбросили голову одного из моих охранников…

Подняв её за волосы, Кассио долго смотрел на окоченевшие коричневые веки, напоминавшие старый пергамент, а потом сардонически усмехнулся: «Ну, что, сеньора, вам ещё жалко этих краснокожих тварей?»…

Это была не просто мёртвая голова. В наших краях её называли «цанца». Индейцы изготавливали её по особому «рецепту»: с головы убитого снималась кожа, набивалась горячим песком, и тем самым сжималась до минимальных размеров; черты лица умершего при этом полностью сохраняли прежнее подобие, и даже волосы не меняли длины… Про этот зловещий, кровавый ритуал мне с готовностью рассказали когда-то старожилы посёлка… Они и сейчас стояли рядом и наблюдали за моей реакцией.

— Они послали тебе предупреждение, хозяйка… — прошамкал беззубым ртом парагваец Лино. — Следующая голова — будет твоей.

— Замолчи, старый идиот! — почувствовав прилив тошноты, выругалась я.

— Вы пришли на землю их предков, нинья… Вы потревожили их духов… Индейцы не простят этого… — с видом пророка покачал головой Лукаш.

Неожиданно стариков поддержал и мой управляющий:

— Индейцы жили здесь веками. Вы вторглись в их исконные земли, как захватчики, — сказал он.

Я разозлилась:

— Хорошенькое дело, Феррас! Так-то ты меня поддерживаешь!

Кассио демонстративно не вмешивался в разговор и лишь самодовольно ухмылялся, стоя в стороне.

— Почему нельзя пойти в другое место, чтобы никого не тревожить? — спросил Матео Феррас.

— Потому что это — деньги! — заорала я. — Придётся нанимать транспорт, прокладывать дороги!.. А жильё?.. Батраки не смогут после работы возвращаться домой, как они теперь это делают. Нужно будет строить новые посёлки… А питьевая вода и всё прочее?.. Оно, что, с неба упадёт?..

Но, не в силах сдержать приступа рвоты, я судорожно согнулась надвое…

Когда меня отпустило, ко мне обратился Кассио:

— Сеньора, если мы прямо сейчас начнём операцию, то уже завтра ваши люди смогут начать возделывать почву.

Я кивнула:

— Сделайте всё так, как считаете нужным, Альварес… Я полностью полагаюсь на вас…

Кассио торжествующе улыбнулся — и уже к вечеру подчистую были истреблены жители ещё четырёх индейских деревень… Когда «чистка», по выражению Альвареса, была завершена, мы с ним выпили по рюмке коньяку в моём кабинете.

— Я давно говорю начальству, что необходимо создать специальные карательные подразделения… ну, своего рода эскадроны смерти ^[131]… — разглагольствовал он, сидя в кресле напротив меня.

— «Эскадроны смерти»? — переспросила я. — Для принудительного выселения индейцев?

— Не только, можно было бы вообще всю грязь с улиц подчистить — ворьё, беспризорников, попрошаек, бездомных… Они плодятся, как вши… От них никакой пользы, один только вред… Разве я не прав, сеньора?

Его лицо всегда казалось мне крайне неприятным, но сейчас — вдвойне: безграничная власть над людьми, которой он стал обладать, надев форму, оставила на нём свои резкие отметины.

— Наверное, — неуверенно поддержала его я. — Но не слишком ли это… жестоко?..

— А как ещё избавить общество от отбросов?!. В некоторых городах уже стали появляться такие кварталы, куда и сунуться без оружия нельзя. Средь бела дня глотку перережут.

— Да, я слышала про это.

— И что прикажете с ними делать?..

«С ними…», «с ними…»… Странно, но когда-то и я была одной из них… А теперь эти люди стоят на другом берегу, и я задаю себе вопрос — люди ли они…

— Не знаю, Альварес…

— А я знаю — отстреливать, как бешенных собак!

…Но были и те, кто думал иначе. Кто думал, что для бедных нужно строить новые города: красивые, просторные… Одному такому идеалисту я однажды поверила… «Заветный путь откроется только избранному…» — говорила моя мать. Он был избранным. Его звали Оскар Нимейер ^[132].

В своё время с этим архитектором меня познакомил Антонио. После его смерти мы изредка созванивались: он приглашал на презентации своих работ, которые я никогда не посещала: во-первых, — занятость, во-вторых, я не шибко понимала в искусстве. Впоследствии, когда Тереза начала делать успехи в живописи, Оскар помогал ей организовать первую персональную выставку…

…Когда он позвонил и сказал: «Дорогая, поздравляю, наша малышка Тереза произвела настоящий фурор!.. Ты ведь читала про её последнюю выставку в Париже?», я невольно съёжилась — с дочерью мы не общались вот уже несколько лет. Конечно, я знала, что она поселилась во Франции, и даже знала о её скандальной связи с одним известным киноактёром, который бросил ради неё жену, — об этом писали в газетах, но правда ли это была, или всего лишь сплетни — неизвестно. В прессе часто печатали всякую дрянь. Ясным было одно — Тереза становилась известной личностью.

Сложно понять мир, в котором она вращалась. Он напоминал аквариум: вся жизнь — через стекло, на виду — глазейте, кто хочет! Я всегда тяготела к чему-то противоположному — потаённому, скрытому от посторонних глаз. Да иначе при моём роде деятельности и быть не могло: деньги имеют обыкновение оседать в укромных уголках… А вот Тереза совсем другая — её, как бабочку, тянуло к свету… Только одно нас с ней роднило — бескомпромиссность и неумение прощать…