Ловец огней на звездном поле - Чарльз Мартин Страница 71

При этих словах я почувствовал, как мой мозг заволакивает горячий туман. Ощущение было почти таким же, как вчера вечером, только на этот раз виски было ни при чем.

– Поглядите-ка на него получше! – Парни сбили с дяди шляпу и некоторое время играли ею в футбол, а потом втоптали в самую большую кучу конского дерьма. Пока один вбивал ее каблуками поглубже, второй паясничал и кривлялся, пародируя циркового конферансье. В течение нескольких секунд вокруг собралась небольшая толпа.

– Подходите, джентльмены, подходите, но только по одному! Один пинок – совершенно бесплатно! Вам предоставляется прекрасная возможность восстановить справедливость. Каждый, кто потерял свои сбережения, наследственные капиталы или последнюю рубашку в результате нашумевшего ограбления «Сута-банка», может от души пнуть этого человека. Вот увидите, вы сразу почувствуете себя лучше!

Выкрикнув эти слова, парень повернулся и выплеснул пиво прямо на морду лошади. Должно быть, пена и алкоголь попали ей прямо в глаза. Испуганная лошадь попятилась и встала на дыбы, оборвав поводья, которыми она была привязана к дядиному прицепу. В следующее мгновение она принялась лягаться. Обе задние ноги ударили дядю в грудь, словно пушечное ядро. От удара он отлетел назад и ударился о стену конюшни. Когда я подбежал к нему, глаза его были закрыты, а из уголка губ стекала на подбородок струйка крови. Рубашка на груди тоже покраснела и топорщилась, приподнятая сломанным ребром, проткнувшим кожу, из-за чего дядя едва мог дышать.

Люди вокруг закричали, кто-то громко звал врача, который, к счастью, оказался поблизости (впоследствии он сказал нам, что у дяди сломано семь ребер), но парень с пивом не унимался. Шагнув вперед, он больно ткнул меня пальцем в грудь.

– Тебе повезло, что ты не его родной сын, – сказал он, обдав меня густым запахом пива. – Был у него сынок, да нашлись добрые люди, которые поджарили его до хрустящей корочки и подбросили на ступени суда. Нет, ни один нормальный человек не захочет, чтобы его родной отец был таким дерьмом! – И, плюнув дяде в лицо, он преспокойно направился к автомату, торговавшему сладкой ватой.

Голова у меня по-прежнему раскалывалась от боли, во рту было сухо, как в Сахаре, но я все же сумел понять то, чему только что стал свидетелем. Раньше мне и в голову не приходило, что жители Брансуика до сих пор винят дядю во всем, что произошло когда-то в городе и в округе Глинн – и ненавидят его за это. Теперь я воочию увидел, что их ненависть не только не остыла, но даже стала сильнее. Почему – этого я никак не мог взять в толк. Похоже, кто-то когда-то намеренно исказил факты до такой степени, что люди потеряли способность смотреть на вещи здраво.

А ведь мне казалось – только глупец может обвинять дядю в тех давних преступлениях. Я был уверен – то, что очевидно мне, должно было быть совершенно ясно и всем остальным. Если бы дядя действительно был грабителем и убийцей, разве жил бы он сейчас на те гроши, которые зарабатывал, выгребая навоз и подковывая чужих лошадей? В конце концов, то давнее ограбление «Сута-банка» обошлось ему слишком дорого – из-за него дядя лишился карьеры и наследства, потерял жену и сына. Неужели все это стоило тех несчастных шести или семи миллионов в облигациях, которые и реализовать-то нельзя, говорил я себе. Еще недавно эти аргументы казались мне совершенно неопровержимыми, но сейчас, увидев перед собой столько людей, объединенных общей ненавистью, я заколебался. Быть может, это со мной что-то не так? Может быть, это я ошибаюсь, а все остальные – правы? Мне очень хотелось задать эти вопросы парням с ярмарки, но у меня просто не было такой возможности.

Когда прилетел вызванный врачом вертолет, чтобы отвезти дядю в больницу, мы с Томми отправились с ним. Операция длилась два с лишним часа и закончилась вполне успешно, однако прошло целых два месяца, прежде чем дядя сумел встать на ноги, чтобы дойти хотя бы до оранжереи, и еще месяц, прежде чем он начал задумываться о том, чтобы вернуться к работе. Все это время я, как мог, заменял его, работая после школы на уборке навоза. Тетя Лорна тоже использовала каждую возможность, чтобы остаться на вторую смену в закусочной на стоянке для дальнобойщиков, где она тогда работала.

И все же была еще одна вещь, которая на протяжении многих лет не давала мне покоя и над которой я ломал голову больше, чем над чем-либо еще. За все годы я так и не смог привыкнуть к тому, что дядя никогда не сердится и не выходит из себя. Я, во всяком случае, ни разу не видел его по-настоящему сердитым. Казалось, что все зло, с которым он сталкивался, не задерживается в его сердце, свободно вытекая наружу через дыру, оставленную смертью жены и сына.

Я, конечно, не специалист, не эксперт-психолог, но одно я знаю твердо: отрицательные эмоции сродни алкоголю. Если выпить слишком много виски, настанет момент, когда выпитое извергнется обратно. То же самое относится и к гневу. Можно считать себя терпеливым, снисходительным, смиренным, но ни один человек – даже дядя – не способен ни подавить свой гнев полностью, ни спрятать его достаточно глубоко. Придет день, когда подспудная ярость вырвется наружу, точно раскаленная лава из жерла вулкана, – вырвется, чтобы разметать клочья растерзанной души по всем уголкам земли. Было время, когда мне хотелось своими глазами увидеть подобное извержение, но теперь… теперь не знаю.

Наверное, я просто боюсь того, чтó может тогда произойти с дядей.