Афинская школа - Ирина Чайковская Страница 71

Набираю код Италии, Милана, ее номер. Гудки. Никто не подходит.

Набираю еще раз. То же самое. Обычно, когда она на месте, трубку берет мгновенно.

Набираю номер в третий раз. Длинные ровные гудки. Длинные ровные гудки. Длинные ров…

Я спускаюсь с горки и медленно бреду к дому.

* * *

Ей тогда не было и восьмидесяти, когда мы наконец познакомились. Приехали с Сережей в Милан, пришли в ее квартирку, так же населенную книгами, как когда-то в Москве. Помню, она вначале мне не понравилась. Мне показалось, что аристократка, что смотрит свысока, что слишком уверенно держится. А уж какая прическа – волосы лежали шлемом вокруг головы и отливали золотом, как одета – изысканно, другого слова не подберешь… Словно не нас, двух незнакомых и непрославленных соотечественников, приехавших из сельской провинции Марке встречает, а каких-то важных персон, известных деятелей «науки и культуры».

Потом даже смешно стало вспоминать про эти первые, как оказалось, неверные впечатления. Добрая, радушная, заботливая, но и строгая, точная, очень проницательная. Ее учебник для итальянцев был написан с энциклопедической широтой и смелостью. Чтобы написать такой учебник, надо было освободиться от всех советских пут, к тому же быть ученицей большого Учителя. Обоим условиям моя Старшая подруга удовлетворяла. Выпускница Ленинградского филфака, прошла она великолепную школу у лучших тогдашних профессоров. Бесценный жизненный опыт, вкупе со знанием испанского языка, пришел к ней на земле сражающейся Испании, а потом, после поражения республиканцев, он пополнился в лубянской тюрьме и сталинском лагере.

Статья, по которой ее приговорили, даже для тех лет звучала абсурдно: «находилась в условиях, при которых могла совершить преступление». Могла, но не совершила? Да какая разница! Греби всех, кто вернулся с проигранной войны живым и невредимым.

А сколько она порассказала нам в тот первый раз – от полноты души, от радости, что слушают соотечественники, от невостребованности этих рассказов на родине. Была моя Старшая подруга близким другом и лирическим адресатом известного писателя-лагерника, была корреспонденткой гениальной писательницы первой волны, писавшей ей из одинокого филадельфийского своего пристанища горькие письма, а еще была она приятельницей и переводчицей на итальянский музы громкого революционного поэта, той самой, о которой еще с девчоночьих лет стремилась я узнать как можно больше.

И знакомство мое со Старшей подругой началось с того, что в книжном магазине нашего городка обнаружила я переведенные и отредактированные ею воспоминания той неординарной женщины, появившиеся на родине и на родном языке лишь спустя десять лет. Запомнив имя переводчицы, я связалась через своего итальянского ученика Франческо с издательством Cafoscarina – и вот она, бумажка с телефоном, а затем и с адресом.

Про подругу революционного поэта я ее много расспрашивала, сверяла свои впечатления. Вот Юрий Тынянов (в пересказе Натана Эйдельмана) говорит про нее, что она с ним расплатилась за статью, принесенную на их с мужем квартиру, весьма оригинально, попросила прийти вечером, привела в спальню, где «на мягкой пуховой постели, В парчу и жемчуг убрана, Ждала она гостя, шипели Пред нею два кубка вина». Тынянов был в то время молодоженом, но в возникшей ситуации должен был соответствовать… Старшая подруга отсекала такой поворот событий: быть не могло, подруга революционного поэта не из тех.

А насчет сотрудничества с органами? Могла она быть осведомительницей?

Вот в книге у известного ученого «варяга» Рита Р. рассказывает, что та пыталась ее завербовать…

– Рита Р. – известная лгунья, это все выдумки. При таком характере, какой был у подруги революционного поэта, невозможно было писать доносы на друзей.

– А какой у нее был характер?

– Она не хотела жить скучно и бессмысленно. Упала и сломала себе шейку бедра, тогда операции таким больным не делали, они были обречены на лежанье, «матрасную могилу», до конца своих дней. И она не захотела. Выпила 11 таблеток снотворного – намбутала, – сама оборвала свою жизнь. Сама оборвала свою жизнь. Сама оборвала свою жизнь.

Ловлю себя на том, что механически пишу эти слова в своем блокноте. Снова и снова. Причем думаю о Старшей подруге.

А, кажется, я знаю, что нужно сделать. Нужно написать Франческо. Франческо – это тот самый итальянский ученик, который принес мне адрес издательства Cafoscarina.

С недавних пор стало жутковато ему писать, его депрессия разгорелась с новой силой. Но делать нечего. Франческо теперь живет в Милане, он может пешком дойти до моей Старшей подруги. Вот бы и узнал, все ли с нею в порядке.

И я пишу Франческо.

Франческо, ты мне нужен. Как твои дела, как самочувствие?

Ответ приходит через минуту, словно он ждал, что я его окликну.

Кира, я жив. Больше ничего не происходит. Жив, но боюсь смерти.

Ты дома? Я хотела тебя попросить сходить к А. У нее молчит телефон, и я боюсь…

Я не выхожу из дому. Вот уже два месяца. Мать приносит мне еду.

Ты сошел с ума. Разве так можно? Ты же сам себя вгоняешь в ступор. Сидеть и думать о смерти! Ты должен сейчас одеться и выйти на улицу и пойти к А. Она тебе помогала, помнишь? Ты ходил к ней советоваться со своими переводами.

Кира, я ничего не помню. Я все забыл. Я помню только, что должен умереть. Вопрос когда.

Послушай, ты должен пойти к А. Сделай усилие. Ты точно не умрешь, пока будешь к ней идти, посидишь у нее, если она откроет, – и вернешься. Все это время, обещаю тебе, ты будешь жив.

Ты уверена? Почему ты уверена? А если она не откроет? Что тогда делать?

Тогда повернешься и уйдешь. И напишешь мне, что дверь не открыли. Значит, что-то с ней случилось…

Что с ней могло случиться? Что могло с ней случиться? Я боюсь выходить из дому. Я не пойду.

Франческо, сходи! Очень тебя прошу. Ты тогда не умрешь очень долго, Бог зачтет тебе твой поступок…

Больше он не пишет. Решился или нет? И что если она не откроет? Мне кажется, она не откроет.

Бедный Франческо! Болезнь окончательно загнала его в угол. Когда мы с ним занимались, у него была хотя бы цель – научиться русскому языку, начать переводить книги. Уже тогда депрессия его донимала, но он с нею боролся, ходил на уроки в лингвистическую школу, читал книги, делал домашнее задание…

А какие интересные были у нас с ним дискуссии! О будущем Италии, о будущем России. Про Италию он говорил, что у нее нет будущего. Что через 20 лет такой страны вообще не будет на карте. Куда же она денется? Будет поглощена морем, затоплена селями и горными речками, погребена землетрясениями, испепелена новооткрывшимися вулканами, на нее упадет небесный астероид.

Его воображение работало с размахом. А куда денутся люди? Как куда? Погибнут. Спасется только небольшая горстка, они успеют убежать до всех этих мрачных событий. Куда же они убегут? В Америку. Или в Россию. Здрасьте. Ты думаешь, Россия сможет оказать им помощь? Она будет существовать через 20 лет? А как же! С Россией за 20 лет много чего произойдет, она вернет себе статус сверхдержавы, ее наука, культура возродятся, народ станет свободным. Ты думаешь? Я уверен.