Возможная жизнь - Себастьян Фолкс Страница 71

Европа изменила ее. Она повзрослела, да и загадочности в ней поубавилось. Казалось, Аня открыла для себя некий новый горизонт. В песнях, которые она привезла, было больше от рока и джаза, меньше от фолка и в некотором странном смысле меньше американского. Мне пришлось вернуться в Нью-Йорк для окончательной доработки контракта, и Аня позвонила мне туда, на квартиру, – сказать, что собирается повидаться в Чикаго с отцом и что записала на наш катушечный магнитофон на ферме десять песен, из которых хочет составить третий альбом. Хорошо бы я послушал их внимательно, а когда она вернется, сказал ей, что о них думаю.

В субботу около полудня я вышел из такси у фермы и вошел в дом. Принял душ, переоделся, выпил пива, обнаруженного в холодильнике, и только затем направился в нашу «музыкальную гостиную».

Рядом с магнитофоном, лента которого была перемотана и готова к воспроизведению, лежал вырванный из записной книжки листок с набросанным Аней карандашным списком песен. Большинство их я уже слышал – кроме восьмого номера. Называвшегося «Песня для Фредди».

Я думал прослушать сначала семь первых, однако мне не хватило терпения, пришлось перемотать ленту к восьмой. Я еще раз сходил к холодильнику за пивом, закурил, сел и нажал на «Play».

Начиналось все с минорных, но мощных фортепианных аккордов. Маленькие ладони Ани едва-едва охватывали одну октаву, слышно было, как ее пальцы опускаются на клавиши. Вступление все повторялось, неспешное, пока меня не хватило отчаянное желание услышать ее голос.

И когда он наконец зазвучал, я получил совсем не то, чего жаждал. Я-то думал о потрясающей женщине, самой необычной, какую я знал. Думал о том, что мы вытворяли в постели и вне ее; о студии звукозаписи, о мучительных спорах, о травке, джине, «Звезде Пасадены»; но эту песню Аня пела смиренно, почти как церковный гимн.

Тебя любила я уже давным-давно,

Я школила себя, еще тебя не встретив,

За путь, что весь в огнях, где больше не темно,

За все и эту жизнь – я так люблю тебя, Фредди.

Я уронил лицо в ладони. На последней строчке голос Ани соскальзывал в нижний регистр, сопровождаясь каскадом нисходящих гитарных аккордов. А в слове «люблю» послышалась «пробойная» нота – и следом еще одна, в первом слоге имени, который Аня растянула на две ноты, – так что в голосе ее послышалась улыбка, словно Аня журила меня за что-то.

Я всегда верил, что написанное Аней останется навечно, и вдруг сам попал в герои такой песни – это казалось непостижимым. Рефрен, мелодичный на грани попсы, вдруг переходил в минор, мелодия становилась более сложной и мрачной, словно Ане не хотелось, чтобы ее интимную песню полюбили слишком многие и заездили до смерти на радио.

Два куплета с проигрышем между ними, два рефрена, третий куплет, такой же смиренный и почтительный, как первый, – словно некая девочка разговаривает с отцом. И вдруг обрыв. Ни третьего рефрена, ни постепенного затихания, ничего.

Возможно, то была самая красивая из всех написанных ею мелодий, музыка сердца, не содержавшая ничего, кроме любви. Но почему же тогда она звучала столь немыслимо грустно?

Третий альбом получил название «Без возврата». При работе над ним Аня предоставила мне куда большую, чем прежде, свободу и даже предложила ввести партии медных духовых и струнных. Она по-прежнему предпочитала дабл-трек, и мне это нравилось, поскольку инструмент звучал объемнее и лучше оттенял голос. Впервые у нее в трех песнях появился женский бэк-вокал. Образ «девушки с гитарой» отошел в прошлое, но и в новом звуке Аня оставалась «певицей соло». Тексты тоже стали более трудными для восприятия; далеко не все были так же просты, как строки из «Фредди». Турне по США в этот раз устраивать не стали, однако Аня выступила по национальному телевидению и на фестивалях в Сан-Франциско, Британии и Франции.

Я не мог, разумеется, сказать Ане, что не жду для «Без возврата» большого успеха. Конечно, приятно читать в общенациональных газетах, какая ты великая, да, собственно, в альбоме действительно присутствовало несколько великолепных моментов. И все-таки получилась мешанина. Джазовые ритмы Аня чувствовала, но джазисткой не была; ее корни уходили в фолк– и до некоторой степени в поп-музыку: сказались несколько лет, проведенных ею в бруклинском аналоге «Брилл-Билдинга». Честолюбие – штука хорошая, однако своего рода антологии влияний я предпочитал чистую, концентрированную Аню Кинг.

Ничего этого я ей не сказал. Мы говорили о том, какая из песен могла бы сгодиться для сингла. «Эм-Пи-Ар» с запозданием выпустила «Ты в следующий раз», и пластинка неожиданно стала хитом, даром что большинство знакомых нам людей относилось к синглам презрительно. Аня считала, что выдернутая из контекста песня многое теряет, ведь мы потратили столько времени на «согласование» треков, на попытки добиться целостного звучания альбома.

Впрочем, со временем люди меняются. Как-то раз мы слушали на ферме «Без возврата», пытаясь понять, выдержит ли какая-нибудь из песен альбома бесконечное повторение по радио, в клубах и барах.

Аня подошла, присела ко мне на колени, как иногда любила, и свернулась там по-кошачьи.

– Ты действительно хочешь выпустить сингл? – спросил я. – Хочешь попасть в телевизионные чарт-шоу для подростков?

Она состроила гримаску.

– Ну, против хита я не возражала бы, Фредди…

Мы прекрасно ладили с ней – благодаря тому, что я держал свои музыкальные мнения при себе, впрочем, во всем остальном оба были честны; и в последнее время Аня многое рассказала мне о том, как она жила до встречи со мной.

В семь лет – ее мать тогда еще не сбежала из дома – Аня заболела ревматической лихорадкой и просидела дома целую школьную четверть. У нее не спадала температура, которую поначалу объясняли ангиной. И только когда начались боли в суставах, Аню положили в больницу, чтобы обследовать сердце. Мать стеснялась ее болезни, считая ревматизм болезнью трущоб, а их семья была хоть и бедной, но приличной. Однако приехавший к ним из Дулута врач сказал, что с бытовыми условиями болезнь никак не связана, а объясняется аллергией на определенные бактерии. Через два года случилось еще одно обострение, Аня снова попала в больницу. Но затем, как она выразилась, проклятая зараза отстала, правда, оставив по себе память: все подростковые годы Аня была тощей и болезненной.

Когда ей было четырнадцать, отец лишился работы на фабрике стекловолокна и впал в депрессию. Вернувшись из школы, Ане приходилось еще и прибираться в доме. Отец к тому времени уже спал перед телевизором, окруженный пустыми банками из-под пива. Чтобы иногда сбегать из дома, она стала учиться водить отцовскую машину, но толком не выучилась – не хватало времени. В конце концов пришлось искать работу – на каникулах продавщицей в хозяйственном магазине, по выходным – бебиситтером у соседей. Большая часть заработанных денег уходила на хозяйственные расходы, однако ей удалось скопить сумму, которой хватало, чтобы доехать поездом до Сиэтла. Впрочем, она проехала лишь несколько станций – до Вулф-Пойнта, главного города индейской резервации Форт-Пек.