Московское Время - Юрий Быков Страница 71

– Ладно уж, заходи.

Перед сном обычно дачники выходили на дорогу – прогуляться, посудачить. Так было и в этот вечер – мягкий и темный, как бархат: фонари вдоль улицы тогда еще не висели, а луну затянули облака. Однако белую рубаху Лялина не могла скрыть никакая темень.

– Кажется, Алексей – человек божий идет, – сказал Виктор Иванович.

Он, родители Александра Павловича, Олина тетка и еще пара дачников остановились как раз напротив шалаша, обсуждая приятную для всех тему – смену руководителя страны. Александр Павлович без труда понял это по произносимым через слово: Хрущ, Кукурузник, Никита.

Александру Павловичу было покойно и уютно в своем шалаше: Олька рассказала ему все про клубничные усы, он ей про возмездие над гусем, и оба они решили, что Лялин все-таки не знает, кто Сашка такой.

Вот уж почти год под разговоры о бывшем Первом секретаре ЦК партии дети всей страны делали уроки, играли, засыпали, могли даже попытаться вытворить то заветное, чего всегда хотелось, но было нельзя, ибо взрослые трудно отвлекались на что-либо, когда обсуждали это. Но Лялин отвлечь сумел, причем одним только своим появлением. Конечно, оставалась еще надежда, будто бы он просто идет по улице, но в нее Александру Павловичу совсем не верилось.

– Здравствуйте, товарищи, – услышал он звонкий его голос.

– Здравствуйте! – дружно ответили дачники. Судя по возникшей сразу тишине, все задумались: а как его имя-отчество?

Лялин поддержал паузу укоризненным молчанием, а затем сказал, обращаясь к отцу Александра Павловича:

– Павел Константинович, ваш сын убил моего гуся…

Сердце упало у Александра Павловича, ему немедленно стало жалко птицу. «Что же я натворил?!» – раскаянно подумал он.

– Убил? – с сомнением переспросил отец.

– Вполне можно так выразиться: после нападения вашего сына Барсик не ест, не пьет, в результате чего, очевидно, скончается…

– Так на кота или на гуся напал Саша?

– Барсиком зовут моего гуся.

Александру Павловичу стало немного легче: гусь все-таки был жив. Тем не менее, как следовало из дальнейшего разговора, Александра Павловича ожидало суровое наказание. Так пообещал Лялину отец.

Слышавшая все Оля до слезинок на щеках испугалась за Сашку, отчего у него появилась возможность похрабриться:

– Да ладно… Ничего страшного… В первый раз что ли?..

Но кошки на душе скребли…

Все-таки хороший был у него отец, справедливый. Его нет в том этюде только потому, что, когда он писался, отец был еще жив, а этюд этот виделся Александру Павловичу как память об ушедших.

Никакого наказания не последовало, когда родители узнали, отчего все случилось.

Александр Павлович был бы вполне счастлив, если б не осознание своей причастности к печальной участи Барсика. Однако зря Александр Павлович переживал: зверюга оказался живуч и уже через пару дней вовсю важничал, прогуливаясь по двору, – больше его за калитку не выпускали.

Но неприязнь к Лялину у Александра Павловича осталась.

Они с Олей уже выросли, а неприязнь не проходила.

Оля стала, как все и ожидали, красавицей. Ну да, еще в детстве была она этаким милым, грациозным созданием. Ее случай, несомненно, счастливый, поскольку обьино природа издевательски устраивает так, что из очаровательной девчушки вырастает нечто угреватое, угловатое и толстое. Тем не менее, окружающие не перестают ждать, когда маленькая красавица станет еще краше. Редкого чуда, получается, ждут они. Куда как чаще является чудо в случаях наоборот, о которых и сказок, и былей пересказано великое множество.

Для Александра Павловича его подружка Олька изменилась в одночасье – при первой встрече в наступившем лете.

Он смотрел на нее во все глаза.

– Ну, ты чего, – потупилась она, отлично понимая, чего он…

– Ух, какая ты…взрослая… – подыскал, наконец, Александр Павлович слово, за которым стояли еще: «незнакомая», «другая», «красивая» и, самое главное, – «женщина».

Поначалу ему показалось, что так изменила ее новая прическа: вместо каштановой копны, сложенной на затылке, была у нее теперь модная стрижка с челкой.

Но через секунду Александр Павлович понял: все в ней другое. От прежней Ольки оставался только шрамик на щеке.

Лицо у нее похудело – или скулы четче проступили? – и из него ушла детскость с ее подвижностью черт, какой-то их непроясненностью, которые обозначились теперь в полной мере. Так из изящного наброска возникает потом прекрасный портрет. Глаза вытянулись, словно подплыли к вискам, а карие вишни в них еще больше потемнели и стали крупными, с матовым отливом.

Александр Павлович вернулся взором к шрамику и как-то по-садистски им полюбовался: его рук дело! Именно он разбил окно, осколок которого поранил Ольку… Помнится, ее тетка тогда к родителям Александра Павловича не пошла, но запретила Ольке общаться с ним надолго.

Вдруг Александр Павлович догадался: у него физиономия просто светится.

– Ладно, – нахмурился он, – сейчас мяч вынесу, попинаем?..

И как такое могло ему в голову прийти? Оля из-под челки насмешливо взглянула:

– Предлагаешь мне на воротах постоять?

– Извини, не сообразил, ты же теперь у нас барышня…

Вместо того чтобы загладить оплошность, Александр Павлович съязвил. От досады. А разве не обидно, если близкий тебе человек вдруг оказывается чужим? Да еще тогда, когда открываешь, что он тебе нужен больше, чем обычно!

Оля почувствовала его обиду.

– Ну не дуйся, неси свой мяч. На поле встретимся.

Пока Александр Павлович ходил за мячом, Оля переоделась. Она сменила свой сарафанчик на майку с шортами.

Можно было заметить, что с прошлого лета роста в ней прибавилось немного, но ровно столько, чтобы объединить гармонией эти окаты плеч, взлет грудей, теснившихся в маечке, овалы бедер…

Лучше б она не меняла свой наряд!

Александр Павлович то и дело бил мимо мяча и с замиранием сердца слушал гул земли. В какой-то книжке про разведчиков он вычитал, что земля отзывается по-особенному, если бежит женщина. Теперь он был уверен: ему слышно это! Но вошла в него и другая уверенность: не может быть дружбы с девочкой, ставшей взрослой… И возникал следом тревожный вопрос: а что же тогда?

Игры у них так и не получилось.

Дома Александр Павлович посмотрелся в зеркало. Он увидел несуразного человека – взлохмаченного, с худой шеей и детским обиженным лицом. Конечно же, никакого интереса для Оли он представлять не мог. Известная истина о том, что девочки взрослеют раньше своих сверстников, была ему еще неизвестна, а потому Александр Павлович счел свой случай и самого себя исключительно несчастливыми.