Низина - Джумпа Лахири Страница 71

Новое поколение требовало изменений. В свое время он заменил Удаяна — стал Беле отцом. Но он не мог так же, тайком, украдкой, стать дедушкой.

Он боялся: Бела возненавидит его, как она возненавидела Гори. За то, что вместо мужчины у нее будет только ребенок. Но он все равно собрался это сделать — сказать ей правду, вернуть ее Удаяну. Оттолкнуть ее от себя именно в тот момент, когда она решила вернуться к нему. Наконец отпустить ее на свободу.

— Что ты делаешь, папа? — спросила она, разгоняя встрепенувшихся мотыльков и переступая через порог. — Поздно, а ты свет даже не включал. Ты чего здесь вообще стоишь?

В темной прихожей она не смогла бы разглядеть слез, навернувшихся ему на глаза.

Они не ложились всю ночь. Когда уже стало светать, он наконец предпринял попытку:

— Я не твой отец.

— Тогда кто ты?

— Приемный отец. Я твой дядя. И приемный отец, и дядя.

Она просто не поверила ему. Решила, что он чокнулся, повредился рассудком, сошел с ума — все что угодно. Она опустилась перед ним на колени, обняла его за плечи, приникла к нему лицом. Близко-близко.

— Да ладно тебе, хватит городить ерунду.

Он сидел неподвижно в ее объятиях, но в этой неподвижности шла какая-то борьба. Какое-то сопротивление. Он чувствовал грубую силу напирающей правды, и она была страшнее любого физического удара. Но при этом он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким жалким, хрупким и уязвимым.

Она заорала на него, спрашивая, почему он не сказал этого раньше, со злости толкнула его в грудь, придавив к спинке дивана. Потом зарыдала. Она повела себя так, как он и предполагал — так, словно он внезапно умер у нее на глазах.

Она начала трясти его, как будто пыталась вернуть к жизни, словно он был покойником или пустой раковиной, пустым крабовым панцирем.

Когда ночь перешла в утро и эти слова как-то улеглись у Белы в голове, она стала расспрашивать Субхаша об обстоятельствах смерти Удаяна. Расспрашивала о повстанческом движении, о котором до сих пор не имела ни малейшего понятия, а теперь заинтересовалась. Но и только.

— А он был в чем-то виновен?

— Да, в некоторых делах был. Твоя мать никогда не рассказывала мне всей правды.

— А что она рассказывала?

Он рассказал, что знал: Удаян был заговорщиком, готовил акты насилия, собирал взрывные устройства. Еще сообщил ей, что все эти годы вина Удаяна не была доказана и степень его вины не определена.

— А он знал обо мне? Знал, что я должна родиться?

— Нет.

Бела сидела напротив, глядела ему в глаза и слушала. Он сказал: где-то в доме остались письма, которые он не выбросил и сохранил. Письма Удаяна, в которых Гори упоминалась как его жена.

Он предложил ей прочесть эти письма, но она покачала головой. Выражение лица ее в тот момент было жестким и неумолимым. Она сумела растормошить его, вернуть к жизни, но теперь он был для нее чужим человеком.

У него не осталось ощущения полного окончания разговора. Это признание измотало его. Он прикрывал ладонью глаза, уже не мог больше держать их открытыми. Бессонные ночи, накопившиеся после смерти Ричарда, проявили себя, и он, извинившись, что не может больше бодрствовать, поднялся к себе.

Когда он проснулся утром, ее уже не было в доме. В душе он был готов к этому — сейчас удержать ее было невозможно. Конечно, на всякий случай он заглянул в ее спальню, увидел там застеленную после сна постель, но сумки с ее вещами отсутствовали.

На кухне на столе среди блюд с фруктами лежал телефонный справочник, он был раскрыт на странице вызова городского такси.

Она узнала правду о своем отце. Вернее, о двух своих отцах. Теперь их, оказывается, было двое. Правда, одного она никогда не видела. Как не видела пока того, кто сидел у нее в утробе.

С этим неизвестным ей пока человечком, росшим внутри ее, Бела чувствовала крепкую связь, пока ехала обратно из Род-Айленда, пытаясь успокоиться и переварить все, что она там услышала. Только этому маленькому человечку, сидевшему внутри ее, она могла доверять, и только его могла считать родным. Из окошка междугороднего рейсового автобуса она смотрела на пейзажи своего детства и не узнавала их.

Теперь она знала, что ее обманывали всю жизнь. Но эта ложь никак не увязывалась с правдой. Ее отец оставался отцом, хотя и сказал ей, что им не является. Хотя и сказал, что ее отцом является Удаян.

Она не винила отца и не злилась на него за то, что он не открыл ей этой тайны раньше. С таким же успехом ее ребенок, который сидел сейчас у нее в животе, мог бы в один прекрасный день возмутиться по той же примерно причине.

Зато теперь у нее имелось объяснение, почему мать ушла от них. Почему в детстве она почти никогда не видела родителей вместе.

Теперь ей стало ясно, почему она в детстве не испытывала радости от общения с матерью. Почему чувствовала себя белой вороной среди других детей.

И мать никогда не притворялась, не пыталась ввести Белу в заблуждение. Она всегда буквально источала несчастье, потому что действительно была несчастна, хотя никогда не выражала этого словами. И Бела улавливала эту скрытую информацию, воспринимала, как высокую гору. Громадную, высоченную гору, через которую нельзя перебраться.

Теперь оказалось: у нее есть еще и третий родитель. На него отец указал ей как на новую звезду, различать звезды на ночном небе он учил ее в детстве. Некое светило, которое, оказывается, существовало все это время, но которое можно было заметить только с определенного ракурса. Мертвая, погасшая звезда, ожившая только для Белы. Звезда имела отношение к появлению на свет Белы, но не имевшая на нее никакого влияния.

Ей смутно вспоминался портрет на стене в доме в Толлиганге — портрет под наколотыми на гвоздь квитанциями. Улыбающееся лицо в потертой деревянной рамочке. Лицо молодого мужчины, которого бабушка почему-то называла ее отцом. А потом отец сказал ей, что это портрет Удаяна. Она быстро забыла это лицо. Когда ей сказали, что это не ее отец, она просто перестала обращать внимание на эту фотографию.

Теперь она поняла, почему ее мать не поехала с ними в то лето в Калькутту. Почему она вообще никогда туда не ездила и почему никогда не рассказывала о своей жизни там, когда Бела просила.

Эту свою неудовлетворенность несчастливым супружеством мать увезла с собой, когда уехала из Род-Айленда. Она обделила Белу даже в этом, лишила ее возможности понять, пожалеть или сопереживать. Невозможное случилось. Непреодолимая гора исчезла.

На ее месте с тех пор лежал тяжелый камень — из тех, что врастают намертво в песок на пляже, и их ни за что нельзя выкопать. Очертания таких камней видны только над землей, но истинные сокрытые размеры никому не известны.

Она уговаривала себя плюнуть на все это, отвернуться. Но в ней уже прострелили какую-то дырочку, через нее теперь могла появиться угроза ее существованию.