Собиратель миров - Илья Троянов Страница 71

— Ты несешь нам хорошие новости?

— Мы слышали, экспедиция готова.

— Но есть одна проблема. Она никак не начинается.

— Успехов!

— Когда вы вернетесь в Занзибар, я устрою праздник, господа, какого вы еще не видели.

— При его-то жадности закрадывается подозрение, что он надеется на ваше невозвращение.

— Я почти чую недоверие арабов.

— Но мы находимся под личной защитой султана.

— Это лишь относительно, Джек. Честное слово на Востоке, которое тебе торжественно дается, — это лишь заявление о намерениях, гарантия возможного поведения.

— Как это верно, как верно! На вашем месте, джентльмены, я ни минуты не полагался бы на белуджей, которых вам дает в сопровождение султан. Даже если они сами — люди честные, в чем я весьма сомневаюсь, то я не понимаю, в каком бреду султан решил вложить им в руки мушкеты — каждый из них действует только себе во благо.

— Один из моих источников, кстати, докладывает: при дворе плетутся яростные интриги против вас. Некоторые ближайшие советники султана убеждают его, будто ваша экспедиция — всего лишь повод для Британской империи, чтобы обосноваться в Восточной Африке. Надолго. Что в конечном итоге лишит султана его власти.

— Они боятся за свою торговую монополию.

— Прежде всего они боятся за доходную работорговлю. Они следят за новостями из Европы и осведомлены гораздо лучше, чем мы себе представляем.

— И пусть боятся. Я великий ходатай страха.

— Ричард, мы все наслышаны о ваших замечательных достижениях. Мы восхищаемся, поверьте. Но все-таки не теряйте бдительности. Прежде вы ездили по худо-бедно цивилизованным областям. Там были люди, умеющие писать, там были постройки старше чем, последний сезон дождей. Сейчас же вам предстоит путешествие в абсолютно дикую местность, возможно, даже к каннибалам.

— Абсолютно дикая местность? Такое бывает?

— Вы еще не были в этой части света. Не обольщайтесь, глядя на Занзибар. За той пустыней на материке вас не ждет никакой таинственный город — ни Мекка, ни Харар, или как там еще они называются. Лишь дикая страна, не прирученная рукой человека.

= = = = =

Сиди Мубарак Бомбей

— И что, дедушка, все люди, что пришли из того далекого места, назывались Бомбей?

— Нет, некоторые из нас называли себя по тем местам, откуда они родом, о которых они вспоминали, они называли себя кундучи, они называли себя малинди, они называли себя багамойо. Но я решил присвоить себе имя города, где родилась моя третья жизнь — Бомбей. А раньше некоторые звали меня Мубарак Миквава, потому что я происхожу из людей яо, о чем я сам не знал, я был человеком яо, о том не зная. В детстве я никогда не слышал про яо. Дед никогда не говорил: мы — люди яо, отец никогда не говорил: мы — люди яо. Лишь став рабом, я обнаружил, что я — яо, но мне это уже было не нужно. Яо — это хорошо звучит, но я не хотел, чтобы мне целую жизнь напоминали о стране, которая для меня погибла, я не хотел, чтобы с каждым окликом мне напоминали о том, что я уже однажды умер. Дорога, которая ждала меня, была важнее той, что позади меня, если вы можете меня понять.

— Конечно, мы понимаем тебя, это как с направлением молитвы.

— Когда солнце встает, никто не думает о закате.

— Баба Илиас, твои поговорки сидят так же криво, как одежда баба Ишмаила.

— Другие рабы остались в Бомбее, они взяли себе местных женщин и были довольны жизнью сиди.

— Жизнью сиди? Я и не знал, что ты из собственного имени наколдовал целый народ.

— Сиди там называют всех, кто темнокожий и родом из-за моря. Некоторые из них были мне такими же чужими, как жители Бомбея, но для местных мы были едины, они не различали нас ни по цвету кожи, ни по лицам.

— И все они были истинно верующими?

— Если б я знал, как выглядит истинная вера, я смог бы ответить на твой вопрос, баба Квуддус. Они чтили молитвы, нерегулярно, они читали благородный Коран, временами, когда дела были плохи, а на праздники собирались в одном доме, и в середине самой большой комнаты этого дома стоял гроб человека, покрытый зеленой тканью, а на стенах висели дубинки, калабасы, чем-то похожие на те, какие я помнил по своей деревне, орудия святого человека, который охранял сиди с незапамятных лет. Праздник начинался барабанами, бить в них могли только потомки этого святого. Мы танцевали вокруг гроба и пели, потом выбегали на узкую улицу и танцевали и пели дальше, и это звучало для меня детством, это звенело, как моя первая жизнь, и я вдруг чувствовал себя на родине в том чужом городе.

— А молитвы?

— Мы говорили молитвы, но эти молитвы были направлены не к Богу, нет, а к тому, кому вы никогда не молились, в этом-то я уверен, его имя вам никогда не придет в голову, даже если вы целый вечер будете думать. Хотя догадаться вообще-то нетрудно.

— Ты считаешь, что у нас плохая память?

— Не подсказывай. Сейчас сам вспомню.

— Как мог ты о нем забыть. На днях сам баба Сиди позабыл его имя, а ты сказал ему.

— Это было недавно.

— Ну скажи же!

— Мы молились Билялю, потому что Биляль считался нашим первым и самым могущественным предком.

— Но это ширк!

— Ах, баба Квуддус, да что такое ширк, а что — нет? Что было правдой с самого начала и что останется правдой на все времена?

— Благородный Коран, ты и сам знаешь.

— Биляль не заменяет благородный Коран, но дополняет его, он спутник рабов или тех, кто раньше был рабом, спутник людей, которые нуждаются в парочке собственных слов для ободрения и утешения. Не забывай, именно у сиди, у этих людей, которых ты обвиняешь в отступничестве, я научился молиться, у них я выучился сурам, у них я встретил людей, объяснивших мне части Корана.

— Дедушка, а как ты оттуда вернулся?

— Баньян заболел, в один день болезнь почти не притронулась к нему, а на другой день смерть уже схватила его, а на следующий день его сожгли, на берегу в Бомбее, и я настоял на том, чтобы присутствовать, хотя этот вид печалил меня. Я благодарил его, пока огонь поглощал его, несмотря ни на что благодарил его, пока он сморщивался и лопался и в конце концов прогорел до пепла, медленно, это длилось с полудня почти до захода солнца, долгое время, время моей последней службы ему, и даже после этого он сгорел не полностью, еще осталась тазовая кость.

— Как отвратительно!

— Только представьте себе, как он мечется в аду, одна лишь кость, с которой при любом движении сыпется зола.

— Как может он вообще двигаться, если состоит из одной-единственной кости?

— Безумие.

— Да подарит Бог этим несчастным чуть больше разума.

— Не знаю, правы ли вы. Выть вместе с гиенами кажется безумным лишь тому, кто сам — не гиена.