Петля - Роман Сенчин Страница 71

Остальные парни из группы тоже не выделяли её, и она ни к кому не цеплялась. Так – приходит, платит свою пятисотку или сколько там стоил билет, слушает, уходит.

Нет-нет, что это он, – память открыла новую дверцу, – она выделялась, конечно, у неё даже был свой никнейм. Он не заменял имени, а использовался вместо него. Имена, данные при рождении, в тусовке ничего не значили, людей выделяли по чертам характера, поступкам. Её вот называли Девушкой со струной.

И сейчас, вспомнив, Вэл радостно опознал:

– Девушка со струной!

Она заулыбалась, стала кивать. Улыбка была счастливой, искренней и поэтому некрасивой. Улыбаться ведь учатся, а она, наверное, не училась. Или в этот момент забыла, как правильно надо…

Но улыбка быстро исчезла, появилась забота, ожидание, что он что-то попросит, – ведь зачем-то позвал, – желание как-то помочь.

Как ему можно помочь, распяленному на кровати? Единственное – не бросать насовсем, но и не донимать вниманием.

Она сидела в сторонке, а он вспоминал. Концерты, тусы, поезда, гостиницы или вписки, репетиции, споры, пропахшие слюной микрофоны. Всё это было теперь так дорого и казалось навсегда потерянным… Он боялся смотреть на левую руку, боялся двигать пальцами. Это будет хуже смерти, если рука окажется полумёртвой. Ему она необходима вся, до последнего капилляра.

Отгонял разъедающие голову мысли, старался находить светлое, забавное – то, что быстрее поможет вернуться.

Ирина была из забавного. Так теперь оказалось. Из забавного, но и трогательного. Именно то воспоминание, что лечит. Именно то…

У Вэла часто рвались струны. Особенно вторая. Бывало, доигрывал без неё, но, если предстояли песни со сложными партиями, приходилось прерывать выступление, натягивать новую. И однажды замены не оказалось.

Вэл пожаловался в микрофон:

– Вот ведь – хотел зайти за запаской… Извините, друзья, придётся продолжать без наших душевных запилов.

И тут внизу, под сценой, поднялась рука с конвертиком:

– Есть струна! Есть, держите.

С тех пор эту девушку стали называть Девушка со струной. Случалось, Вэл специально рвал струны, зная, что у неё есть запасные. Это было круто – преданная фанатка помогает группе.

2

Её любимым фильмом была «Асса». С детства. Многого она ни тогда, ни теперь в сюжете не понимала, но ей очень нравилась главная героиня – милая, открытая, лёгкая и при этом умная, с необычным, волшебным именем Алика. Она хотела стать такой же. Только чтоб у неё не было этого старого и злого то ли мужа, то ли любовника, а был весёлый, с чудинкой музыкант, похожий на Бананана.

Может, такие и жили в восьмидесятые, но Ирина в восьмидесятые только родилась, а мир стала познавать в середине девяностых, когда чудаковатость, оригинальность, вообще романтика оказались признаком неполноценности.

В то время над поэзией смеялись, рок был музыкой родителей-неудачников, а фильм «Асса» кто-то из одноклассников Ирины назвал отстоем. Тогда она услышала это слово впервые. Отстой…

Её в последних классах тоже считали отстойной. Не травили, не говорили открыто, но она чувствовала, знала, что считают. Она была нужна тем, кто бы мог и хотел её затравить, – она хорошо училась и помогала им, давала списывать, переводила слова учительниц на их язык – язык будущих гопников.

Её терпели, ей пользовались, но с ней не дружили.

У них была своя музыка – «Мальчишник», Богдан Титомир, «Любэ», какие-то рейв-группы, названия которых Ирина не знала и не хотела узнавать.

Её «Аквариум», «Адо», «Тёплая трасса», «Африка», феньки и длинные пёстрые юбки вызывали ухмылку… Да и некрасивой она была. Она сама это знала.

Она могла придать лицу приветливое, соблазняющее выражение, но удержать его не умела. И когда неожиданно взглядывала на себя в зеркало, пугалась какой-то угрюмости или, может, кирпичной серьёзности. К такой вряд ли кто захочет подкатывать… И фигура – вроде бы, по канонам, нормальная: не коротконожка какая-нибудь, грудь бугорками, тонкая шея, и в то же время, что называется, костистая, узловатая.

Да и не в костистости дело… Однажды – Ирине было лет семнадцать, самый мучительный возраст – услышала на улице обрывок разговора. Две женщины шли и говорили. И она ухватила именно тот обрывок, который ей всё, кажется, объяснил о себе.

– Вот я не понимаю, чего они в этой Женьке находят. Она ж страшная как я не знаю что, – удивлялась одна, а вторая отвечала усмешливо-безысходно:

– А мужикам и не нужна красота. Им манок нужен.

– Какой манок ещё?

– За каким они побегут, как кобели за сукой.

– Течка, что ли?

– Вроде того. Только у баб другой манок – похоть или как это называется… В общем, это самое в ней должно быть, течь из неё. Вот из Женьки оно течёт. Из глаз, из губ, из жопы. Отовсюду. Из кожи самой. Видела, кожа у ней какая – прямо не оторвёшься. Вся целиком страшная, а везде у неё манок. И мужики липнут.

– Да?.. И как сделать, чтоб он был, манок этот чёртов?

– Никак, Настюш. Никак. Притворяться можно, что он есть, но мужик быстро заметит. И убежит. И ещё мстить будет, что обманула… От природы зависит – она даёт.

И словно действительно сама природа подтолкнула к ней на людной улице Куйбышева этих неюных и наверняка не очень-то счастливых женщин – чтоб поняла: у тебя манка нет, прими это и успокойся.

Но замуж вышла рано – на втором курсе. За однокурсника. Он был у неё первым, и она у него первой. Встретились, как говорится, два одиночества. Два одиночества без манков и с желанием секса. Пожили вместе в съёмной однушке неполные два года и разбежались.

Ирина вернулась к родителям. Старший брат как раз женился и съехал, и трёхкомнатка в доме тридцатых годов, с большими окнами и высокими потолками, стала совсем просторной и тихой. Родители большую часть времени проводили у себя, Ирина – у себя. Собирались на ужин, накрывали стол в зале.

Окончив универ, она удачно устроилась в отделение Росгосстраха, где и работала, прилежно и старательно, уже двенадцатый год. Поднялась до заместителя начальника филиала. От родителей давно съехала, купила в ипотеку двушку недалеко от офиса. Завела кота Клюшу.

Мужчины случались. И довольно часто. Но… Да, «но» – огромное и непреодолимое, как стена. Но мужчинам просто нужно разнообразие, и Ирина была таким разнообразием. Сначала страдала, негодовала в душе, когда очередной мужчина исчезал, а потом как-то привыкла, что ли. Смирилась и послушно принимала предназначенные ей крупинки того, что называют любовью.

Не предохранялась. Хотела ребёнка. Кто будет отец – уже не имело большого значения. Но – и опять же это проклятое «но» – но забеременеть не получалось. Анализы показывали, что всё у неё в порядке, а вот – не получалось никак. То ли и в этом природа поставила на ней крест, то ли берегла для встречи с настоящим, со второй половиной, о которой так много повсюду написано, спето, рассказано.