Год Мужчины. Эффект женщины - Александр Гордиенко Страница 70

Квартира Железнова

Через 3 месяца и 17 дней после точки отсчета. Суббота. 04.13

«Вот же хитрая бестия», – Железнов тепло посмотрел на спящую рядом Екатерину, у которой даже во сне на лице присутствовала счастливая улыбка. – Надо же, меня, старого волка, так (!) обвести вокруг пальца. Да. Нужно отдать ей должное – с головой у нее все в порядке, считает на пять ходов вперед, если смогла из двух тяжелейших пробойных, катастрофических для нее эмоциональных проблем выкрутить эмоциональный триумф.

Железнов осторожно сдвинул со своего живота бедро Екатерины, собираясь встать и сходить на кухню выпить чашечку кофе – все равно не спалось. Но не тут-то было. Катя, промурлыкав во сне что-то очень нежное, восстановила статус-кво, вернув ногу в исходное. Более того, к пленению Железнова она добавила еще и руку, обняв его за шею.

«Нее, так не пойдет. Тоже мне, нашла собственность, – Железнов про себя бурчал, но как-то так, не по-взрослому, а где-то даже лениво, – ощущение такое, что дай ей волю, то… в общем, если прикует себя ко мне наручниками, то это можно рассматривать как относительно демократичный вариант».

Железнов достаточно решительно выбрался из объятий Екатерины, естественно, услышав от нее сонное «Ррррррр», что означало, по-видимому, что даже во сне львица охраняет свою территорию.

Сорганизовав себе «радость на троих»: он, кофе и сигарета, Железнов, кинув взгляд на столешницу своего небольшого кухонного столика, в очередной раз усмехнулся: «Да, Железнов, так (!) тебя еще не разводили».

Посреди стола лежали «шпионские» приборы: блоки питания, микровидеокамеры, обрезанные провода. Все это Катя предъявила около часа назад. Из своей сумочки.

А четыре часа назад все выглядело несколько по-иному.

Катя приняла вызов Железнова. Бросив: «Я сейчас», она прошла в комнату. Железнов не сдвинулся с места, оставаясь на кухне в раздраенных чувствах: с одной стороны – в нем все еще клокотала злость на Екатерину, столь бесцеремонно вторгшуюся в святая святых – в его внутренний мир переживаний и унижений поломанной любви из-за предательства любимой женщины. А с другой – вихрь сомнений в правильности того, что он делает, выраженных не в виде слов, он просто не успевал их формулировать, а в виде образных ассоциаций, которые в доли секунды рождались в его голове и роем, одно за другим, мигом проносились через его сознание:

– А имею ли я право назначать Екатерине столь жестокое наказание – обнажение души и тела под камерами? В незримом присутствии кого-то третьего, который пусть в силу необходимости исполнения служебных обязанностей будет фиксировать на камеру обнаженную Строеву, да не просто обнаженную, а что ни на есть самую сокровенную составляющую ее жизни.

– Но она же за мной наблюдала!

– Да. Но не до такой степени!

– Никто не знает, что хуже – подглядывать за телом или за мыслями!

– Мне ей нужно доказать, что так (!) вторгаться в чужую жизнь нельзя! Это для нее должно стать уроком на всю жизнь!

– А если ее «этим» будут шантажировать? Да нет, не на ту нарвались. Не тот характер. Да и побоятся – у нее очень много возможностей не допустить этого…

– А если этим будут шантажировать тебя, Железнов?… Ерунда, пусть только попробуют…

– Она же еще девушка! Имею ли я право… Нет однозначного ответа…

Поток сознания Железнова был прерван появившейся из душевой Екатериной, на которой ничего не было, кроме его голубой рубашки, застегнутой всего на две пуговицы в районе живота. Екатерина молча подошла к столу, как-то уж очень сосредоточенно наполнила наполовину свой бокал, на едином дыхании выпила его, поставила бокал на стол, бросила Железнову: «Я жду тебя» и, развернувшись, ушла в комнату.

«Да, Саша, создал ты себе дилемму, – Железнов в свою очередь наполнил свой бокал, правда, полностью. – Спать или не спать?! Вот в чем вопрос! – усмехнулся он про себя. – Ну да ладно, разберемся по ходу пьесы», – Железнов поставил на стол пустую емкость и решительно направился вслед за Екатериной в комнату с мыслью, что предназначение мужчины – защищать женщин, а не наказывать их.

«Прям утро стрелецкой казни» – эта мысль непроизвольно возникла в голове у Железнова, когда он увидел напряженный взгляд Екатерины, которая натянутой струной вытянулась на диване, под стенкой. Мелькнула мысль, что если сейчас под нее подставить две спинки стульев, под затылок и под пятки – не прогнется, как на сеансах гипноза, настолько она была скована. «Казнь эпохи Железнова. Видно, что боится, безумно напряжена и при этом готова идти до конца. Да. Характер. Он либо есть, либо его не купишь».

Железнов, не раздеваясь, прилег на свободную часть дивана, повернулся лицом к Екатерине, правой рукой взял ее за дальнее плечо и развернул ее на бок таким образом, что ее лицо пришлось на грудь Железнова:

– Ну, все, ребенок, успокойся, – в голосе Железнова чувствовалась теплота старшего товарища, защищающего своего младшего друга. – Воспитательные мероприятия закончены. Ничего не бойся. Я не буду тебя наказывать. Надеюсь, что ты все и так поняла.

– Ты простил меня? – голос у Кати дрожал, по щекам катились слезинки. – Ты простил меня? – Катя раз за разом, как мантру, повторяла свой вопрос, прижимаясь к Железнову все ближе и ближе, закинув ему свою левую руку за шею. Между вопросами она нежно целовала Железнова то в шею, то в грудь – везде, где только могла дотянуться.

Ну, а что было потом… Железнов был в шоке. В растерянно-позитивном шоке. Нет, конечно же, уже больше года у него не было женщины. И если в первые минуты возникший невероятный эмоциональный тонус между ними Железнов пытался приписать себе и объяснить именно этим фактором, то через час у него не было никаких сомнений в том, что жизнь преподнесла ему очередной сюрприз, перевернув его представления о том, какой (!) может быть женщина. И это при условии того, что более двадцати лет холостяцкой жизни Железнов никогда не слыл затворником.

С такой (!) самоотдачей процессу и ему, Железнову, он не сталкивался никогда! Олицетворением всего для Железнова стали глаза Кати: то изучающие, вопрошающие, то хитро прищуренные, но в большинстве своем бессмысленно-закатившиеся куда-то под веки, потерявшие свою функцию, когда вся информация о мире, в котором она счастлива, поступает через прикосновения и ощущения внутри себя.

Им некогда было разговаривать. Да и не о чем. Да и ни к чему. Лишь пару раз за все время Железнову удалось отвлечься на постороннюю мысль: «Господи, это же все снимается на камеру!», за которой всплывала другая: «Да и хрен с ним! Пусть завидуют…»