Океан. Белые крылья надежды - Филип Жисе Страница 70

Когда же Леопольдо попадет на Восток, как говорилось, сменит свои европейские лохмотья на восточные роскошные одежи, после чего займется поисками судна, которое доставит его в Центральную Америку. Сидя на берегу Аденского залива в ожидании Нахима, глядя на тихие волны, пенившиеся у берега и слушая их нежный шепот, Леопольдо думал о том, что та "дольче вита", о которой он бредил в Италии, быть может, всего лишь иллюзия, миф, обладание которым способно принести временное удовольствие, но не может принести внутреннего удовлетворения. Это как сон, на вид красивый и счастливый, но чем дольше он длится, тем больше тебе начинает чего-то не хватать, не хватать… самой жизни, что ли? Той жизни, настоящей и приносящей удовлетворение, когда твое счастье приходит не извне, а рождается внутри, когда препятствия внешние становятся мощными силами, пробуждающими к жизни перемены внутренние, когда уже само движение по жизни способно привести тебя в экстаз, экстаз столь мощный, что ты теряешь сознание от восторга.

Казалось, только сейчас, по прошествии многих месяцев, Леопольдо начал понимать, что хотел ему сказать синьор Гацци тогда, в Ареццо.

"Жизнь обычного человека слишком скучна. Ему часто не хватает именно таких вот приключений, чтобы ощутить ее вкус. Эх, если бы я мог обернуть время вспять, я бы хотел прожить жизнь иначе. Жизнь, по крайней мере, в этом теле, что у меня есть, одна. Вот этого я никак не учел, когда был молод. Все думал: а потом, потом. Так и жизнь пролетела. А "потом" так никогда и не наступило".

– Может, это и есть настоящая "дольче вита", жизнь, прожитая в движении, жизнь со вкусом самой жизни, – пробормотал Леопольдо.

Дневное светило готовилось подняться в небо. Краем оно все еще держалось за горизонт, будто не решалось отправиться в самостоятельный путь, как ребенок, который боится отойти на шаг от матери, хватается за ее руку, точно она – единственное, что способно его защитить от опасностей окружающего мира.

Леопольдо поджал ноги, на колени положил руки, одной подпер подбородок и заскользил скучающим взглядом по заливу. Солнце, наконец, обрело храбрость, оторвалось от горизонта и взмыло вверх навстречу бескрайнему чистому небу. Вдалеке водную поверхность бороздили одинокие силуэты кораблей – быть может, танкеров или контейнеровозов, или даже военных кораблей, денно и нощно патрулирующих акваторию залива в поисках пиратов.

Леопольдо оглянулся. Не идет ли Надим. Пора бы тому уже объявиться. Крики птиц привлекли его внимание, но, как оказалось, они всего лишь не поделили рыбешку или какую другую живность. Суетливо бегали по пляжу друг за другом, белобокие и остроклювые, на тонких ножках-спицах и оглашали округу полными печали и тревоги криками.

Солнце поднималось все выше, воздух прогревался все больше. Леопольдо поднялся с земли. Взгляд метался по пляжу испуганным страусом, цеплялся за суденышко у берега, устремлялся вдаль. Леопольдо не выдержал, принялся ходить по пляжу взад-вперед, желая чтобы время ускорило бег, и Надим появился на пляже. Но время шло, а Надима все не было. Солнце поднялось достаточно высоко, намного выше той воображаемой линии, которую вчера вечером рисовал в воздухе сомалиец. Сожаление и негодование поселились в сознании Леопольдо, когда он понял, что Надим, конечно, если это было его настоящее имя, обманул его и тем самым разрушил его мечту выбраться из этого чертового ада. Не то, что он потерял тысячу долларов, а именно это, именно надругательство над его мечтой заставило Леопольдо жалеть себя и ненавидеть Надима. Скорее всего, и тот бот, что все качался на волнах, маня его своими прохладными закуткамии и надеждами о спасении, не принадлежал Надиму. Каким же надо было быть глупцом, чтобы довериться сомалийскому прохвосту!

В стороне послышались голоса, и Леопольдо начал каяться, думая, не наговаривает ли он напраслину на сомалийца. Но нет, голоса принадлежали двум престарелым женщинам, решившим прогуляться по пляжу в поисках раковин моллюсков, выброшенных на берег приливной волной. Лишь мельком взглянув на Леопольдо, они, щебеча, словно воробьи на лужайке, направились вдоль пляжа с небольшими плетеными корзинками.

Леопольдо издал тихий вопль отчаяния, чертыхнулся, метнул глазами молнии в невидимого Надима и побрел прочь с пляжа. Голод терзал его нутро, а жажда – горло. Далекий Йемен превратился в мираж, готовый рассыпаться в прах под новым порывом ветра отчаяния.

После обеда Леопольдо вновь вернулся на пляж, подумывая над тем, а не украсть ли бот. Как-никак он ему нужен больше, чем его хозяину. Так это на самом деле или нет, Леопольдо не знал, но так было легче справиться с укорами совести. Но красть бот Леопольдо не стал. Если даже он его и украдет, то использовать не сможет, так как не умеет им управлять.

В конце концов, Леопольдо устроился в тени ближайшего дома в надежде, что истинный хозяин судна все же объявится. Злость на Надима канула в Лету, стоило ему наполнить желудок. Борясь с ожившим ни с того ни с сего чувством гордости, Леопольдо блуждал по селению в надежде раздобыть что-нибудь съестное. Думал попросить, но гордость была против. Убеждала, что это слишком унизительно. Где это видано, чтобы белый просил подачки у черного. Не иначе как мир сошел с ума. Или человек, который собирался так поступить. Но Леопольдо не сошел с ума, разве что немного от голода и жажды, поэтому плюнул в лицо гордости, посчитав, что она его точно от голодной смерти не спасет, как и те четыре тысячи долларов в кармане в отсутствии возможности их потратить, заметил согбенную старушку у дверей одного из домов с облупленными стенами и потянулся к ней, как цветок к солнцу, в надежде на его тепло и ласку. Старушка оказалась смышленой, сразу поняла, что хочет от нее этот странный бледнолицый, то и дело поднося руку ко рту, пригласила в дом, дала ломоть заплесневелой лепешки и миску теплой рыбной похлебки, которую разогрела на углях, тлеющих в печке в дальнем углу комнаты. Пока ел, Леопольдо рассматривал убранство старушечьей халупки – котомки с вещами, сваленные в кучу, пластмассовые бутыли и плетеные корзинки, циновки и высушенные рыбьи головы. Из живности в доме были только большие рыжие тараканы и длинноногие пауки, свисавшие с потолка на паутине, точно новогодние шары с ветвей ели. Уже поев, благодарный Леопольдо решил отблагодарить старушку и дал ей сто долларов (мельче просто купюр не было). Но старушка видать ничего не знала о силе американской купюры в мире, в отличие от ее предприимчивого соотечественника, повертела в руках бумажку и бросила на угли, тем самым высказав свое отношение как к Америке в целом, так и к ее валюте в частности. Банкнота вспыхнула так быстро, что Леопольдо не успел даже огорчиться и пожалеть о содеянном. Наоборот, вид горящей купюры привел его в непонятный восторг, и он долго смеялся, глядя на тот микрокостер, что пылал перед его глазами. И, тем не менее, Леопольдо решил больше не давать старушке денег, явно испытывающей недостаток в дровах и, возможно, но только возможно – недостаток и в уме. Уходить от доброй старушки, не отблагодарив ее, Леопольдо не хотел, поэтому оставил ей в подарок собственные кроссовки, подошва которых не выддержала тягот африканской жизни и лопнула сразу в нескольких местах. Но старушку это нисколько не огорчило. Она что-то щебетала себе под нос, рассматривая кроссовки и примеряя их к собственной ноге. В конечном счете, сняла сандалии и отдала их Леопольдо, сама же натянула на босые ноги кроссовки. И ничего, что они оказались большие и так и норовили слететь с ее высушенных от старости ног. Старушка этого не замечала. Она была счастлива. Все щебетала и щебетала. Должно быть, приглашала Леопольдо заходить к ней почаще с такими удивительными подарками. Но Леопольдо ничего не обещал, распрощался со старушкой и покинул ее дом.