Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков Страница 70

Горе охватило семью Мазаевых. Все выжидающе смотрели на врачей. Каждый намеревался помочь, кто-то судорожно ходил взад-вперед по комнате, у кого-то ломко хрустели пальцы рук, нервно зажатых в кулак… Лишь один Максим смиренно один-одинешенек сидел в уголку, будто голодный, обиженный и никому не нужный волчонок, и испуганно молчал.

Врачам удалось запустить сердце… И тотчас молодой врач с печально-торжествующим видом громко, решительно скомандовал:

– Срочно в больницу… Оглохли что ли? В больницу!.. Едем!

Двери всех комнат распахнулись перед врачами настежь. Никто не мешал больничным носилкам. Ольга Владимировна лежала неподвижно, в многочисленных шнурах, трубках, закрытая легкой простыней.

Николай Степанович со страхом взглянул на затылок молодого врача.

– Я поеду с вами, – сказал он вдогонку.

– Вам можно.

Едва больничные носилки поравнялись с дверью на лестничную площадку, в комнате взревел голос всполошившегося, напуганного Максима. Подняв возбужденное лицо и увидев, как его едва живую мать увозят в больницу, он почувствовал, что в его жизни наступает что-то трагическое.

– Мамочка, моя мамочка, – запричитал Максим, повиснув на носилках. – Хочешь, я брошу компьютер….

Врач осторожно и быстро отпихнул мальчугана в сторону. И Максим кричал уже вдогонку:

– Брошу компьютер… Я его раздолбаю, только очнись, мамочка, любимая, очнись…. Не умирай.

Первый раз в жизни он рыдал так, будто был охвачен лихорадкой.

Рядом с Максимом сидел Алексей Константинович. Других он к себе не подпускал. Грубо отпихнул руку сестры Гали, пытающуюся погладить его по голове. Огрызнулся, забил руками по коленям, когда ее муж Виктор присел перед ним на корточки. Только старому другу отца он разрешил утешить себя.

Так в углу просторной комнаты, за диваном, он просидел до позднего вечера, ерзал, устраиваясь поудобнее, и наконец заснул.

Алексей Константинович пробыл в семье друга недолго. Смекнув, что детям хочется побыть одним, что после случившейся беды никому не хотелось говорить, он уехал домой.

Хуже всех чувствовал себя Николай Степанович. Жизнь его любимой Олечки таяла у него на глазах. Он сидел угрюмо, запрокинув голову к побеленной стене, у двери операционной… Ждал новостей. Молил Бога о спасении. Просил прощения у жены, будто уже знал, что ей не выкарабкаться из лап смерти.

В операционную торопливо входили и выходили хирурги, не поднимая глаз, не глядя на сгорбленную, жалкую фигуру ожидающего человека.

И вдруг он услышал, как кто-то его окликнул. Перед ним стоял молодой врач. Николай Степанович увидел его дрожащие губы и захотел убежать прочь. Глаза двух людей, встретившись, говорили друг другу о том, о чем страшно говорить вслух. «Все, Оли нет!» – кричал его внутренний голос. «Ваша жена умерла!» – шептали невыразимые слова губы врача.

– Извините… Я сожалею. Мы сделали все, что могли. Ваша жена умерла. Уж очень слабое у нее было сердце!

Последних слов он не слышал, голову затянуло мрачным туманом. Ему поднесли под нос бутылочку с нашатырём.

– Вы как себя чувствуете? – спросила медсестра, склонившись над ним у стены, будто не видела, в каком подавленном, отрешенном он был состоянии. – Подняться можете?

Он встал на ноги. Врач держал его под руки.

– Благодарю, – сказал сухо Николай Степанович. – Я могу к ней пройти?

– Да-да, конечно.

Лучше бы он не видел ее – тихую, безмятежную, прижимающую руки к середине груди.

Он заплакал навзрыд. Вздрагивая сильными плечами, закрывая мокрое лицо руками, он долгое время не мог успокоить себя. Врачи вывели его из операционной, провели в кабинет главного врача, усадили на диван. Слезы неудержимо текли из его глаз… Хирург успокаивал, произносил утешающие слова… На высокой стене Николай Степанович неожиданно рассмотрел картину… Это была известная работа Левитана «Над вечным покоем». Тут его осенила мысль: теперь душа Олечки будет вечно парить в небесах, наблюдать за ним… Он навсегда остается один. И как теперь жить, когда ее нет, когда он привык, что она всегда рядом? Горькие вопросы не имели ответа. Шатаясь, он начал ходить по кабинету, подходил к окнам, но боялся выглянуть на улицу. Мир опустел. Ему хотелось оказаться на месте жены…

Домой его по просьбе врачей отвез старый друг Алексей Константинович. С ним была жена Зоя.

Всю дорогу Николай Степанович молча слушал, как за окном машины свистит, погукивает ветер.

В квартире его ждали дети Галина и Максим.

Виктор ушел вместе с участковым опрашивать жителей дома – не видел ли кто из них Лизу.

Николай Степанович грустно опустился на стул в зале. Повсюду витал душный, неживой воздух. На стене аккуратно висел плед, закрывающий зеркало. Он посмотрел на Галю и подумал про себя, как она догадалась, что в доме покойника всегда занавешивают зеркала.

– Видишь, Галинка, какое горе на нас свалилось, – прошептал он. – Теперь мы одни остались… Навсегда одни, без мамы, без Оленьки…

И чуть громче сказал, то ли жалуясь, то ли ругая себя, растерянному другу:

– Алеша, мы всегда откладываем свою жизнь на следующий год. А зря. Следует не просто дорожить каждым днем, следует жить каждый день… И не откладывать ничего на завтра. Я ведь знал, что она серьезно больна… Все мечтал отвезти ее в санаторий, полечить, подкрепить сердце… Все откладывал лечение на потом, дурак. Уступал ее словам, ее просьбам: «На первом месте у нас дети, а потом уж и мы…».

– О чем ты говоришь, Коля? – замялся чуткий друг. – Она жила для детей. Помнишь, как она радостно кричала, когда мы с тобой забирали ее из роддома? Помнишь? Она кричала на всю вселенную: «Я нарожаю тебе кучу детей!».

– Она жила для детей. Правда. А как же мне теперь жить без нее?!

– Крепись, дружище.

– Завтра Маша вернется из Болгарии. Что я ей скажу?

– У тебя есть дети. Жить надо… Жить ради них.

– Я не знаю, я не умею жить без Оли.

На город тихо и незаметно спустился вечер. Несмотря на желание друга остаться на ночлег, Николай Степанович выпроводил его с супругой домой. Побродив неприкаянно по залу, он опустился на диван, где сидели дети. Их глаза были полны тревоги и ожидания. Его обессиленные руки повисли на их плечах… Они сидели тихо, боясь обронить ненужное слово.

К Николаю Степановичу снова вернулась мысль о том, что в смерти жены есть его вина, что он должен был отвезти ее в санаторий, найти для нее нужную больницу. Чувство тоски охватило его душу. Стиснув кулаки и зубы, он нежно погладил детей по спине, понимая, как им тоже тяжело в эти тягостные минуты. Ему следовало быть сильным… Дети наверняка бессознательно чувствуют его растерянность, слабость, бессилие. А это предчувствие еще злее ранило его.