Обратная сторона Японии - Александр Куланов Страница 70

Тут очень к месту оказался миф о географической «ничтожности» Японии, чрезвычайно популярный в мире и придуманный, кстати, когда-то самими японцами. Страна нескольких тысяч островов, большая по площади, чем Германия или Великобритания, с протяженностью береговой линии около 20 тысяч километров, воспринимается нами как маленький клочок земли где-то в Тихом океане, на котором теснятся плечом к плечу 127 миллионов японцев. В самом деле, они разве не оттого все время требуют наши острова, что им жить негде – тесно? Оставалось только придумать, как соединить вместе цунами, Токио и большое количество жертв, которое предполагалось с самого начала. На выручку пришла идея объединить все это землетрясением, которое губительно для Японии вообще. Идея не говорить о том, что от Сэндая до Токио более трехсот километров, о том, что в Токио разрушено всего одно здание, а жертв нет вообще. Эта идея вряд ли принадлежит какому-то конкретному человеку – она порождение той журналистской системы, которая складывалась у нас все постсоветское время. Системы, при которой главная задача – продать. Для начала – информацию, шоу, рекламу.

Картинкой, спасавшей в первое время новостников, стали съемки горящих в ночи неких хранилищ топлива по соседству с Токио – до той поры, пока не стало известно об аварии на АЭС «Фукусима-1». А в японскую столицу тем временем полетели группы российских журналистов – телевизионщиков и радионовостников, судя по их репортажам, в Японии никогда не бывавших и ровным счетом ничего об этой стране не знавших. «У них тут вроде император, да? Как его зовут?» – таков был первый вопрос московской журналистки коллегам из токийского отделения ИТАР-ТАСС, которых просили оказать ей «всяческое содействие».

В это же самое время начало определяться отношение японских журналистов, работающих в России, к ситуации вокруг землетрясения. Первой фразой, которую я услышал от них по этому поводу утром (по Москве) 11 марта, было: «Кан – камикадзе». Премьер-министр Наото Кан, лидер в недавнем прошлом оппозиционной, а теперь правящей Демократической партии, давно уже находился на прицеле политиканствующих японских СМИ. Корпорация японской журналистики традиционно связана с полвека правившей в стране и по-прежнему самой мощной и богатой партией – Либерально-демократической. Газетчики ждали только очередной оплошности, проступка Кана, чтобы сработать на добивание, и такой шанс им предоставило землетрясение. Отныне все внимание было направлено на то, чтобы выискивать в действиях правительства ошибки, недочеты, ложь. Ситуация с «Фукусимой-1» облегчила работу консервативным японским журналистам до появления выражения радости на их лицах. Работа пошла! Все остальное – детали.

В то время как японские медиа готовили почву для уничтожения Кана, а русские корреспонденты только летели в Токио, отечественное телевидение успело наладить контакт с представителями российской диаспоры в Токио. В эфир вышли интервью, взятые по скайпу у нескольких русских студентов, а затем и их собственные съемки «разрухи и бедствий Токио». Знаю, что на самом деле этих интервью было много больше: сам сводил журналистов и знакомых в Японии для этого, не ожидая тогда еще, что нужно совсем другое и совсем другие. Требовалась не реальная ситуация в шокированном землетрясением, но живом, дышащем, работающем и даже отдыхающем Токио, а выполнение заказа по продаже ужастика. Картины пустых полок в магазинах, безлюдных, темных и мрачных улиц японской столицы на несколько недель стали символом Японии. При этом никто не удосужился пояснить, что к закрытию в японских магазинах принято убирать многие продукты, потому что по закону срок годности у них – один день. Оттого и полки пустые к вечеру – всегда. Никто не сказал с экрана, что и в Токио есть уголки, где не собирается толпами молодежь, не работают до утра рестораны, не гремит и не светится реклама. В спальных районах великого города темно и тихо – как и подобает тому быть именно в спальных районах. И это никак не связано ни с цунами, ни с землетрясением, ни с русскими журналистами. Знаю, что многие хотели это рассказать, но их не хотели слушать.

А прибывающие тем временем в Японию профессиональные корреспонденты жаждали крови. В прямом смысле. Разговаривая по телефону с токийским корпунктом ИТАР-ТАСС, я слышал, как мои коллеги пытались убедить прилетевших из Москвы телевизионщиков в том, что в Токио все не так плохо: «Нет, у нас не валяются трупы на улицах. В Токио вообще никто не погиб. Нет, у нас нет паники из-за нехватки бензина. Почему? Ну, потому что есть бензин. Очереди за ним есть, да. Нет, мы не можем показать вам место, где на тротуарах сохранились лужи крови – таких мест просто нет! Пустые прилавки? А вы не пробовали сами в магазин сходить? Боитесь и еще не выходили из отеля? Так выйдите».

Ложь таких «телерепортажей» становилась очевидной, если смотреть их внимательно. Например, помимо «очередей за бензином и продуктами» появилась «утка» о международном аэропорте Нарита, забитом до отказа желающими бежать из Японии. Видимо, после событий в Домодедово и Шереметьево в декабре 2010 года, когда ледяной дождь закрыл ворота русской столицы, а сотрудники аэропорта закрыли на это глаза, нашим трудно было себе представить, что может быть иначе. При этом в репортажах, посвященных очередям и давке в Нарите, так ни разу и не показали ни давку, ни очереди.

В первые часы и дни после землетрясения я, не отрываясь, сидел перед включенными телевизорами, один из которых показывал канал «Россия 24», другой – японский NHK. Работало радио «Эхо Москвы». Вскоре в эфир начали выходить комментарии специалистов в связи со складывающейся в Японии ситуацией, и многое звучало комично. Помню, как один из ученых, рассказывая о цунами, заявил: «По нашим данным, могут быть разрушены многие небольшие японские поселки, в том числе Токио». Тогда же я услышал первый и давно ожидаемый комментарий представителя российского посольства: «Согласно собранным роспосольством на настоящий момент сведениям, никто из сотрудников посольства, генконсульств в Саппоро, Осаке и Ниигата, других российских учреждений, а также же членов их семей не пострадал. Сейчас продолжается сбор данных о ситуации вокруг всех российских граждан, временно находящихся в Японии и не являющихся сотрудниками российских учреждений».

Сейчас я понимаю, что в тех условиях даже нормально было говорить только о дипломатах: при отсутствии сколько-нибудь полного консульского учета «росграждан», живущих в Японии, ничего другого и сказать-то было нельзя. Однако и без того непростые отношения между русскими дипломатами и недипломатами заставляли воспринимать такие заявления с иронической улыбкой, а то и с раздражением. Кстати, через пару часов все тот же представитель посольства исправился и стал говорить просто о «россиянах», а на сайте МИДа и телекомпаний не осталось никаких упоминаний об «оговорке» дипломата. Эфир на то и эфир, чтобы прозвучавшие в нем заявления растворялись бесследно – в случае необходимости.

На сайте российского посольства были вывешены телефоны экстренной связи для желающих получить помощь в посольстве или улететь на родину. На протяжении двух-трех дней я пытался дозвониться по ним, как и по другим имеющимся у меня номерам, чтобы узнать, в чем конкретно может выражаться эта помощь, строго следя за тем, чтобы успеть до 18 часов по токийскому времени. У меня ничего не получилось, и не потому, что номера были заняты непрестанно пытающимися дозвониться соотечественниками, а потому, что никто ни разу не снял трубку.