За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов Страница 70

Естественно, государство в лице чиновников не дремало. Его неоднократно пытались прикрыть, но поскольку социалистическое государство в Корее полностью обанкротилось, его интересы местные чиновники уже давно не блюдут, а блюдут интересы своей семьи. То есть берут взятки. От государства им никакой пользы, оно даже карточки не отоваривает, а тут — живые деньги.

Государство же, с одной стороны, не слишком настаивает на том, чтобы свернуть весь этот теневой и совершенно нелегальный рынок, поскольку понимает, что людям нужно что-то жрать, с другой — постоянно угрожает подпольщикам в любую минуту их уничтожить, если те начнут выдвигать политические требования или просто критиковать власть — подобное в Северной Корее просто немыслимо.

В результате каждый кореец числится где-то на государственной службе и ходит на свой неработающий завод, где за ним присматривают стукачи и агенты тайной полиции. Там ему промывают мозги на партсобраниях и держат под контролем: лучше пусть сидит в цеху, чем выходит на улицу.

Как только низовой бизнес частных лиц смог чуть-чуть накормить страну, как только начались гуманитарные поставки продовольствия с Запада, государство снова принялось закручивать гайки. Сначала запретили торговать на рынке мужчинам, потом женщинам моложе 50 лет. В общем, государство давит, народ сопротивляется. Почему сопротивляется, понятно: жить хочет. А почему давит? Потому что понимает то, что понимал и сатрап Сталин: экономически самостоятельный человек не зависит от государства. Он уже не раб, и им сложнее помыкать. А как в КНДР «помыкают», рассказал экс-советник Президента России Андрей Илларионов:

«Во время встречи российской делегации 17 июля 2000 г. в Пхеньяне вдоль пути следования кортежа от аэропорта до центра города на протяжении примерно 10–15 км по обеим сторонам дороги были выстроены сотни тысяч [человек]… Кортеж двигался медленно, неоднократно останавливаясь, — говорили, что первая машина, в которой ехали лидеры двух стран, делала остановки в тех местах, где коллективы народного творчества исполняли очередной танец ликования.

Подавляющее большинство людей, выстроенных вдоль трассы, составляли женщины, одетые в национальные корейские платья светлых цветов — преимущественно розовых и голубых оттенков, а также дети. Мужчин практически не было — может быть, процентов десять от общего числа. На ногах у женщин — что-то вроде тапочек, сделанных из пластмассы. Женщины были чудовищной худобы и почти одинаковой конституции. Возраст многих женщин было совершенно невозможно определить. Лица большинства из них напоминали черепа, обтянутые тонкой, совершенно иссушенной, часто растрескавшейся, серо-коричневой кожей. Первая мысль, немедленно пришедшая в голову, — что в рационе питания этих людей совершенно нет жиров — даже не столько мяса, сколько жиров. В России (да и в других странах) таких лиц никогда не видел.

Передний ряд женщин стоял строго на границе проезжей части дороги, за ним — несколько следующих рядов. При приближении к центру города количество рядов увеличивалось и плотность встречающих возрастала. Перед первым рядом женщин примерно в метре-полутора от него и на расстоянии примерно 20–30 метров друг от друга лицом к женщинам (и, соответственно, спиной к проезжающим машинам) стояли цепью крепкого вида мужчины в темной одежде. За последним рядом женщин располагалась еще одна цепочка мужчин в темной одежде. Их было видно хуже.

Женщины улыбались, рукоплескали проезжавшим машинам, размахивали платочками, яркими плакатиками, скандировали что-то на корейском языке и подпрыгивали. Это трудно представить сейчас, это нелегко было видеть и тогда. Они постоянно подпрыгивали.

Колонна в очередной раз остановилась — очевидно, впереди очередной народный ансамбль исполнял новый красивый народный танец. Мерседес года 1952 выпуска, в котором ехал я, шел одним из последних в кортеже. Мы стояли, наверное, уже минут 10 или 15, окруженные с обеих сторон несколькими сотнями непрерывно подпрыгивавших женщин. Момент счастья встречи, предполагавшийся по замыслу организаторов, очевидно, длительностью в несколько секунд, явно затягивался. Женщины, продолжавшие все это время прыгать и выражавшие таким образом свое ликование по поводу приезда лучших друзей северокорейского режима, похоже, начали уставать. Их прыжки постепенно становились реже и ниже.

Одна из женщин в первом ряду, видимо, не совершила очередного полагавшегося по ритму прыжка или сделала его недостаточно высоким. Тогда стоявший перед ней и немного наискосок от нее мужчина в темной одежде молниеносно сорвался с места и кулаком нанес ей мощный удар прямо в лицо. Тело несчастной отлетело метра на два и опрокинулось на женщин, стоявших в следующих рядах. «От такого удара не поднимаются», — мелькнула у меня мысль. И еще одна: ее сейчас отнесут в сторону и положат где-нибудь под дерево. К моему глубочайшему изумлению и ужасу, буквально через несколько секунд эта женщина, оттолкнутая стоявшими сзади другими женщинами, вернулась на свое место и стала прыгать еще более исступленно и, как мне показалось, еще более высоко и с еще более безумно-радостной улыбкой на лице. И другие женщины вокруг стали улыбаться еще сильнее и прыгать еще энергичнее. Тут я заметил, что мужчины за задними рядами женщин тоже пришли в движение, причем в руках у них обнаружились палки (или дубинки), на которые до этого момента не обращал внимания. По каким частям тела приходились удары — видно не было. Однако судя по тому, что задние ряды пришли в совершеннейшее неистовство энтузиазма, похоже, что работа проводилась ненапрасная.

Сопровождавшая нас в машине миловидная сотрудница северокорейского МИДа отвернулась от окошка, к которому были прикованы взгляды всех сидевших в машине, и в очередной раз заговорила о том, как весь корейский народ искренне любит своего Дорогого Лидера. Вскоре кортеж тронулся с места и двинулся дальше».

Вот это — рафинированный социализм в его чистом, беспримесном виде: голод и насилие.

Я часто инициирую в блогосфере споры о том, когда людям жилось лучше — при Совке или нынче. И лучшим провокатором тут служит напоминание о пустых прилавках социалистической страны, для которой дефицит — имманентное явление. На это любители красненького обычно возражают следующим образом:

— И сейчас, если объявить распродажу, то есть снизить цены, выстроится очередь, как это бывает во время рождественских распродаж на Западе. Весь Советский Союз можно считать такой вот тотальной распродажей, поскольку цены на товары были низкие. Оттого и очереди! Людям давали покупать товары ниже себестоимости, вот они и ломились. Это не дефицит товара. Потому что то же мясо свободно продавалось на рынке! И кто хотел, мог его там свободно купить. Хочешь мясо — иди и покупай! Никакого дефицита.

При этом социалистические энтузиасты совершенно не замечают ловушку, в которую попадают. Они указывают на рыночное изобилие товаров как на достижение социализма. Да, на колхозном рынке, как и положено, действовал частный интерес, только поэтому там и не было дефицита. А вот в социалистических государственных магазинах товара не было. Потому что социализм не может обеспечить товарное наполнение. Ибо ценовая цепочка «спрос диктует предложение» в этой системе оборвана.