Картезианская соната - Уильям Гэсс Страница 70

Я не сомневаюсь, что если бы Ромул остался жив, он освящал бы мирскую обыденность по-новому, записал бы соответствующие догмы и ритуалы; и не важно, были ли его видения истинно пророческими, а его видение по-настоящему точным: его пример, его доктрины осветили бы многим потерянным людям дорогу и подарили чувство, что там они смогут найти себя. Нищие духом — пономари, служащие своей церкви, — которые возвысились, разделив предложенное Пеннером видение красоты и возможной чистоты любых вещей, ощутят собственную ценность и получат воздаяние за все обиды. Мне вспоминается почтенный философ Иммануил Кант, человек столь возвышенного образа мыслей, что он даже не осмеливался надеть шляпу, и его преклонение перед «Ding an sich». Я надеюсь узнать, проведя расследование в Коламбусе, каковы именно те ритуалы, с помощью которых даже замаранную душу можно отбелить и вернуть к добродетели. Одна из новообращенных сказала репортерам, что после нападения она опустилась на колени там, где лежал Лютер, такой разбитый и бледный — точь-в-точь мыльная пена.

То есть Ромул, конечно.

Я предвижу появление на основе этих предписаний и ритуалов книги полезных советов (а может быть, и не одной). Призвать современное человечество к языческому поклонению миру — какая идея! Посыпать божество пылью, мазать жиром Бога! Сделать малейшую былинку равноценной Господу! И не так, как поклоняются телу возлюбленной, целуя взглядом каждую царапинку, ресницы, мочки ушей, но как созерцает художник: внимательно, восхищенно, но отстраненно. Подвергнуть все сотворенное очищающему катарсису! Как серую тень надписи на вымытой стене.

Поначалу мне казался странным выбор Юноны в качестве главной духовной святыни общества Пеннера (сестра и одновременно жена Юпитера!), а электрический фонарик — еще более странным символом (миниатюрную действующую модель носили на шее все верные адепты). Мир Ромула, в отличие от мира Пеннера, был (и, надеюсь, остается) сотворен лучезарным, предназначенным для нежного любования и любовного воплощения.

И это — месть? Увы, да… Пожалуй, даже следует сказать — отмщение. Такое тайное. Такое жестокое. Такое совершенное. Такое чистое… благодатное… трансцендентальное… Теперь вы сможете однажды ночью проснуться в ужасе, в холодном поту, чтобы сказать спящему миру: «Я — мифическое существо. Меня нет!» И будет ли священник проповедовать или проповедник молиться, если озарит их фонарь Спасителя, то лишит Он святые слова, едва будут они произнесены, их якобы сакральной, а на деле мирской, обыденной, житейской силы; но этими же символами люди будут вновь восхищаться, когда хорошенько их отскребут и отчистят (как гоняют мячики для гольфа круг за кругом в маленькой круглой моечной машинке), и когда с них смоют наконец претензии на Истину, они воспрянут, и можно будет сколько угодно восхищаться их мудростью, их риторической красотой, запечатленной в них древностью. Ибо все догмы должны оставить свое оружие у ворот политеистического мира, придуманного Ромулом (и обретающего реальность, как я надеюсь), и тогда их впустят, как добрых друзей, не делая меж ними различия. Свежеотчеканенные монеты никогда не сотрутся, но сразу же ощутят себя древними, как римские денарии, и цениться будут с момента чеканки как драгоценный антиквариат. Купюрами будут восхищаться за качество гравюры, за искусное изображение портрета Бенджамина Франклина, за плотность и гладкость бумаги и тонкость многочисленных оттенков серого и зеленого; а когда они походят по рукам, можно будет любить их за пафос, скрытый в сгибах, пятнах и оторванных уголках. Однажды, уходя вечером из кафе «Поцелуй коровы», я предусмотрительно сунул в карман одну из ложечек, которыми Лютер Пеннер перемешивал свой кофе и оркестровал свои идеи. Она сохранилась; я держу ее в прозрачном стакане, своего рода саркофаге, и она мирно покоится за стеклом.

И все же… когда разжигают огонь, кто знает, до каких пределов дойдет его яростное горение? Кто знает? Человек по имени Ромул сломал себе шею, но быть может, у Лютера Пеннера еще осталось несколько козырных карт под складками пышных манжет; ибо до своей кончины он стал мастером не только тайных отмщений, но и искусных превращений, тонкой маскировки, а также логических отступлений и логичных отступничеств.

Идиотам (или наемникам), которые перекинули Лютера через перила, было предъявлено обвинение в убийстве. Однако поговаривают, будто эти молодчики были призваны самими Спасателями, а Ромул, как это с ним случалось и раньше, неверно рассчитал последствия; он, возможно, хотел лишь обеспечить своим верным сторонникам небольшую дозу житейских передряг, а заодно и полезный опыт преследований, который необходим в делах веры и истины, успешно начатых. Возможно, он рассчитывал только на небольшое падение и вовсе не искал мученической кончины. Особенно если учесть, что основополагающий и потому священный текст был еще только начат.

Останки Лютера Пеннера, после обязательного по закону вскрытия, были отправлены на дом родителям, а те скромно предали их кремации, а затем еще скромнее развеяли прах по ветру; к сожалению, это полностью противоречило желаниям Лютера, поскольку мне известно, что он надеялся заполучить гробницу, куда почитатели могли бы приходить и выказывать почтение.

Я всегда буду считать ошибкой, что меня не пригласили принять участие в этой церемонии, которая, как говорили, была обставлена очень сдержанно, просто и до боли обыденно.