Асфальт и тени - Валерий Казаков Страница 7

Знаете ли вы ресторан так, как его знает ресторанная проститутка? Уверен, что этот вопрос вызовет недоумение, осуждающее покачивание головой, осторожные взгляды на сидящую рядом супругу. Полноте, господа! Ужели вы ни разу не были в ресторане? Не наслаждались его деликатесами? Не глядели разгорающимися, маслянистыми глазами на грациозное покачивание бедер, хищно пляшущие под тонкой материей упругие груди, лишенные извечной уздечки? Неужели вы никогда не тешили глаз гармонией и красотой, созданной самой жизнью, не пожирали воображением буйство молодости? Не окунались в чарующую, сизоватую от табачного дыма, грохочущую музыкой, плачущую и заливающуюся беззаботным смехом атмосферу сиюминутной жизни с ее вечным праздником?

Признаюсь, я сам — не большой любитель кабацких развлечений. Может, потому, что свое уже отресторанил в офицерской молодости, а скорее всего, жалко денег и понапрасну потраченного времени. Ублажать же чрево — затея греховная, да и опасная. Брюху только дай свободу, оно далеко заведет, чего доброго и по миру пустит.

Так что не будь Сереги, моего старинного друга, по роду своей службы знающего толк в ресторанных делах, я бы никогда не попал сюда, в парящий над ночным городом круглый зал с огромными стеклами вместо стен.

Недавно здесь произошло событие, о котором пару дней говорил весь город. Из окна туалетной комнаты выбросилась и разбилась насмерть совсем молодая женщина. Передаваемая из уст в уста история постепенно обрастает душещипательными подробностями и, уверен, со временем станет популярной легендой в кругу ресторанных завсегдатаев.

Подслушивать, понятное дело, нехорошо, однако бывают такие ситуации, когда становишься нечаянным свидетелем чьей-то жизни, чьего-то счастья или трагедии. И всякий раз кажется, что своим, пусть даже молчаливым, присутствием ты вторгаешься в чужой мир и становишься его соучастником. Но, взглянув на это иными глазами, понимаешь, что все мы — нечаянные свидетели и соучастники жизни, переплетающей нас в одну бесконечную нить. Свидетель — человек, свидетельствующий о чем-то, сами же на себя мы свидетельствовать, увы, не можем, а по закону и не обязаны.

За соседним столиком, в углу, сидела стайка прелестниц с грустными, зареванными и оттого еще более привлекательными лицами. У желтого стеклянного светильника с плавающей внутри свечкой стояла цветная фотография миловидной девицы. Большие зеленоватые глаза на красивом, слегка скуластом, загорелом лице, длинные, ниспадающие на плечи светло-каштановые волосы, высокая грудь, бессовестно вырывающаяся из простенькой маечки, и все это венчала подкупающая своей восхищенной наивностью улыбка. Сидевшие за столом были ей под стать, любую можно было выпускать на стонущий и сглатывающий слюну вожделения подиум.

— Что за грустные грации скучают в ваших кабаках? — спросил я Серегу.

— Местные путаны. Наверное, девять дней по безвременно погибшей на боевом посту подруге справляют, но я не думаю, что по случаю траура они отменят рабочую ночь. Тебе какая нравится?

— Ты мои принципы знаешь, зачем зря душу травить…

— Я-то знаю, хотя мне от этого не легче, однако же помни, раб божий, что всякий глядящий на женщину с вожделением уже прелюбодействует с ней в сердце своем!

— Помыслы не менее греховны, чем деяние, здесь ты прав, а посему будем смиряться.

Еще немного позубоскалив, мы углубились в воспоминания. В сизоватом, настоянном на табаке и запахах духов воздухе плавала тихая музыка. Вышколенные объективной реальностью борьбы за существование официанты скользили беззвучно и с пугающей неожиданностью вырастали за спиной, с услужливой зажигалкой, чистой пепельницей или бутылкой минеральной воды. Сергею позвонили, и он, на полчаса оставив меня одного, умчался в свое, не знающее ни дня ни ночи ведомство.

— Ты здесь крепись, а то эти грустные бэби, — он кивнул в сторону девиц, — уволокут убоявшегося плотских грехов праведника. Говори, что только с другом, на двоих, тогда и грех вроде как и не грех, а так, половинка.

Я смотрел в темное стекло, обращающее в призрак отражение ресторанного уюта. За соседним столиком шел свой разговор, который мне показался интересным, и я пересел на Серегин стул, предпочитая лучше слышать, чем видеть.

— Девки, а как она появилась в кабаке-то, кто-нибудь помнит?

— Да кто ее знает, она же раньше вроде как со спортсменами терлась, у нас только наскоками работала. Классно, надо сказать, работала, без пары сотен «зеленых» никогда не уходила…

— Я вообще ей всегда поражалась, чуть что — бежит на выручку, денег попросишь, всегда даст, принесешь отдавать, а она уже и забыла…

— Ага, тебя послушаешь, святая была. Вы особенно не обольщайтесь, проститутки мы и есть проститутки, и как жопой ни крути, другими уже не станем…

— Галя, ну зачем ты так, день сегодня особый, может, душа ее еще здесь, рядом…

— Конечно, рядом, в сортире, откуда и стартанула наша космонавтка. Не, девчонки, что бы мы друг дружке ни вешали на уши, все равно мы твари. Твари по своей сути, по нутру своему, ленивые продажные суки, и Машка такой же была, пусть земля ей будет пухом. Давайте помянем. Толкни эту коматозную. Эй, Светик, за упокой твоей любовницы пьем…

Как я понял, в разговоре принимали участие лишь трое, четвертая, уткнув лицо в ладони, отгородившись от всех соломенным ливнем волос, сидела, как изваяние, источающее скорбь. Галиной, по всей видимости, была старшая, высокая, стройная, лет тридцати, обаятельная девица, одетая в красный, плотно облегающий комбинезон, тонкая ткань, которого подчеркивала, что никаких иных одежд на даме нет. Две другие были похожи на сестер в одинаковых черных балетных трико. Толстые серые гетры, слегка сползающие с икр, заставляли мужчин скользить взглядом вверх по длинным ногам, ощупывать покатости и, встретившись с искринками приветливых глаз, делать наивный вывод, что перед ними поднявшиеся на чашечку кофе после репетиции две прелестные танцовщицы.

— Оставь ее в покое! Да и какое ты имеешь право ей так говорить, можно подумать, сама не пыталась Машку затянуть в постель. Ладно, давай помянем… — Они не чокаясь выпили. — Только насчет тварей ты зря. Раз мы есть, значит нужны. Я читала, японские ученые считают, что гейши благотворно влияют на семейную жизнь и сокращают число разводов…

— Маринка, ну ты и дура, — закусывая, перебила ее Галина. — Может, так оно и есть, только гейш это не касается, и семей у них, как и у нас, никогда не будет, какой тут развод? Вы, подружки, хоть знаете правду, из-за чего Машка-то кувыркнулась?

— Разное говорят… Вроде, замуж собралась, а мужу будущему кто-то по доброте душевной все про нее и выложил…

— Фигня это все, подельницы. Я ее давно знала, еще по институту, такая коза была, со Светиком, кстати, вместе училась. Все у девки было: и семья, и родня крутая, и тачка, и деньги, и загранка. Живи себе — не тужи. Но нутро сучьим оказалось, а тут лень, скука, остренького захотелось, и пошло-поехало. Сначала ее со Светкой застукали, обкурились и устроили на родительской постели остров Лесбос. Потом «снежок» понюхивать стала, правда, сама опомнилась, она-то волевая была, что да, то да. В церковь захаживать стала. Светик ко мне вернулась, я же добрая, измены не помню, приняла.