Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель Страница 7

— Она обвиняет меня в мошенничестве? — дико вопит Сольвейг, густо краснеет, и голос у нее такой, как будто ей трудно дышать.

— Я этого не говорила! — защищается Ритва.

— И ей хватает наглости, ей, значит, хватает наглости стоять тут в моей лавке и утверждать, что я подделываю счета! Нет уж, знаете что, я вот только так и скажу, знаете что! — продолжает Сольвейг.

— Anna mun kaikki kestää! — бормочет Ритва и достает кошелек.

Она заранее знает, что проиграла. Если она сейчас не сдастся, то Сольвейг перелистает вместе с ней всю записную книжку от корки до корки, пункт за пунктом — как было уже не раз, — чтобы доказать ей, что все верно, потому что на карту поставлена честь Сольвейг, и закончится это все равно тем, что Ритва заплатит. Так что Ритва платит, бранится про себя, но платит.

Когда счета оплачены, к Сольвейг возвращается хорошее настроение. Ведь ее не зря зовут солнечной Сольвейг, как она любит повторять.

Она смеется, точит ножи и угощает Юху тянучкой за пять эре.

— Не стесняйся, бери! — подбадривает она, подманивая к банке. — Бери две — они такие маленькие!

Юха вежливо благодарит и берет малиновую тянучку, после чего Сольвейг тут же хватает свою черную записную книжку и начинает с новой строки: «1 большая малиновая тянучка, 5 эре».

Затем она отрывает взгляд от книжки и улыбается, наклоняясь к Марианне и потряхивая банкой с тянучками:

— А сестренка-то небось тоже хочет!

14

А они как думали, глупые родители? Естественно, Юха сможет присмотреть за Марианной вечером и сам лечь спать!

Их дом — обычный надежный дом, а Юха уже не ребенок!

Все-таки прошел уже целый год с тех пор, как он заставил папу снять со стены портрет старика, взгляд которого неотступно следовал за проходящим мимо Юхой.

Не только Юхе, кстати, был неприятен этот старик, многим другим тоже.

По крайней мере, Марианне.

И вообще, теперь он старше и не стал бы бояться этого портрета. Он почти уже собирался сказать папе, что портрет надо повесить на место.

Потому что Юха не трус, уж этого никто о нем не может сказать.

Так что, даже если маме с папой не удастся найти кого-нибудь, кто посидит с детьми, они могут спокойно отправляться на этот юбилей и возвращаться домой поздно ночью — в одиннадцать, двенадцать или когда угодно. Юха за все отвечает.

И он с таким нетерпением ждет, когда же они наконец уйдут. Они все одеваются и одеваются!

Но зато уж и выглядят они — глаз не оторвать. На маме винно-красное шелковое платье и нижняя юбка, волосы завиты, розовая перламутровая помада. Она похожа на королеву.

Папа еще наряднее. На нем черный смокинг, блестящие черные ботинки, и от него приятно пахнет одеколоном. Юха едва ли не краснеет, глядя на папу, и его сердце так и колотится от гордости!

Но вот они готовы выехать. Садятся в автомобиль. Юха в одних носках стоит на посыпанной гравием дорожке и машет им.

Счастливо повеселиться, пока, пока, уезжайте же! Да, да, Юха знает, что у телефона мама положила записку с номером, по которому до них можно дозвониться. Она уже тысячу раз это сказала.

Когда автомобиль скрывается за пригорком, Юха слышит, как папа прибавляет скорость, потом звук тает.

Ветер резко дует ему в лицо. Бесконечный снег, холодные деревья, вечер наступает рано. Стоять в одних носках на застывшем февральском гравии холодно, поэтому Юха возвращается в дом. Он закрывает входную дверь, громко хлопая ею.

Впервые он господин в доме. В своем доме. Тихо. Тише, чем просто тихо. Так тихо, что он сам как можно тише поднимается по лестнице на верхний этаж.

На кухне посудомоечная машина только что справилась с посудой после ужина. Когда он открывает дверцу, его окружает облако пара, пахнущего средством для мытья посуды. Он вынимает посуду, хотя она еще такая горячая, что он обжигается. Но если уж ты такой большой, то надо делать, как папа, — ничего, что немножко обожжешь пальцы.

Потом он вытирает кухонный стол. За кухонным комбайном — целая гора крошек, которые даже мама не заметила. Он очень доволен собой, когда ему наконец удается привести в порядок стол.

Разойдясь, он наливает воды в тазик, добавляет мыла и добровольно моет дверцы шкафа, но тут же останавливается, вспомнив, какая это убийственная скукотища — мыть дверцы кухонного шкафа.

Кухня и так чистая, решает он. Он довольно поработал сегодня.

Тазик с водой остается стоять на полу.

Теперь пора посмотреть, что за секреты хранятся в родительской тумбочке. Сначала надо проверить, не вздумала ли дуреха Марианна следить за ним. Он крадется в ее комнату. Марианна лежит на полу и смотрит комиксы, не замечая его.

Ей вовсе не так интересно быть одной дома, как ему.

Он бросается на родительскую кровать, немного качается на ней. Потом открывает один ящик в тумбочке. Осторожно достает содержимое. Носовые платки, салфетки, мамино обручальное кольцо — пальцы у нее располнели, — а в самом низу то, что он искал: упаковка презервативов.

«Мамба» — презервативы в обтяжку.

Вот и доказательство. Мама с папой трахаются.

Тяжело дыша от возбуждения, он берет один. У него стучит в висках. Он запихивает остальное обратно в ящик, следит, чтобы все лежало, как прежде.

Зажав презерватив в руке, он запирается в ванной.

Когда он снимает штаны, его пенис напряженно дрожит.

Он рассматривает презерватив, тянет его, нюхает — потом натягивает на письку до самого конца.

Презерватив немного сморщился.

Совсем немного сморщился.

Если пенис не станет больше, чем сейчас, Юха никогда не сможет заниматься этим с девочкой, это ясно.

Он ходит по ванной с писькой, торчащей перед ним, на ней презерватив. Он встает на скамеечку и достает папину электробритву из шкафчика. Нюхает ее. Пахнет приятно. Еще теплая, потому что папа брился перед самым уходом из дома.

Он крадется к двери, слушая, не доносится ли каких-нибудь звуков из комнаты Марианны, потом включает бритву и осторожно бреется. Не потому, что у него растет борода, конечно, — только немного малюсеньких светлых волосков над верхней губой, но он смотрел фильм, который назывался «Герои моря», и там говорили, что надо рано начинать бриться, если хочешь, чтобы у тебя выросла настоящая борода.

Закончив, он берет папин одеколон. Писька все еще торчит. Так торчит, что ему кажется, что никогда не перестанет. Он ложится на пол и онанирует, пока там что-то не вздрагивает, а по спине проходит какая-то дрожь.

Потом он тихо лежит и дышит, смотрит под ванну и думает, как там грязно. Он видит старое мыло, приросшее к полу, несколько прищепок, пластмассовый совок. Все ерунда. Он удивительно расслаблен, спокойно лежит и дышит, пока пенис снова не становится мягким.