Музыка на иностранном - Эндрю Круми Страница 7

Но уже совсем поздно, и ты один, и теперь ты знаешь: то, что ты принимал за любовь, — всего лишь часть пустоты, и то, что было в кафе, — тоже часть пустоты, и то, что ты принимаешь за неустроенность своей одинокой квартирки, — часть все той же пустоты, безбрежной и бесконечной, и, может быть, завтра Луиджи умрет, и, может быть, он заслужил эту смерть, или, может быть, умру я, или, может быть, — ты. Сейчас ты закроешь записную книжку, которую принял за мой дневник, подойдешь к открытому окну и выглянешь на улицу; по ней медленно ползут машины, люди на тротуаре натыкаются друг на друга, как рыбы в тихом течении реки, но тебе все равно будет казаться, что все это — часть безграничной пустоты, и все эти машины, все эти люди на узкой улочке станут для тебя буквами в длинной строке; буквами, которые медленно движутся, но никогда никуда не приходят, стремятся друг к другу, но остаются всегда одинокими. Из этих букв составлены бессмысленные слова, у которых нет ни начала, ни продолжения, ни конца. Они разные, буквы: одни — притесняют, другие — находятся в подчинении. Одни — охотники, другие — добыча.

Снова — ее квартира; Франко водит своим юным небритым лицом по ее животу, а по телевизору передают очередной выпуск новостей: снова — лица демонстрантов, губы сжаты, взгляды напряжены; студенты в старомодных пальто, а вокруг все такое серое, словно немытое, и Джиованна закрывает глаза, пока Франко елозит по ее коже своей щетиной, слепо следуя изгибам ее тела. Уже потом она расскажет ему о своей мечте — поехать туда и увидеть все это собственными глазами, почувствовать свою сопричастность истории; он озадачен, он не понимает, и это непонимание лишний раз подтверждает — да, это именно то, что ей надо сделать.

Ветер, косой мелкий дождь. Свет фар пронизывает пелену влажной мороси. Конусы белого света. Приближается поворот.

На следующий день, на работе, начальник с понимающим видом интересуется, что это она такая усталая и довольная; а она говорит, что ей положены три недели отпуска, и она хочет взять отпуск прямо сейчас. Он пытается ей отказать — но не на ту напал! Заказов сейчас мало, он вполне справится без нее; ладно, третью неделю она возьмет за свой счет; он то брюзжит, то орет, но в конце концов соглашается, довольный, что сэкономил деньги. Через десять дней Джиованна летит в Англию.

Если бы ты был там, Дункан, что бы ты там увидел? Приближается поворот; дальний свет фар. Белые конусы в пелене дождя. Портфель на заднем сиденье — нет! — на переднем; рядом, всегда при себе. Роковая рукопись. Хотя, может быть, не портфель, а папка. А если бы ты был там, Дункан, — ты бы смог что-нибудь сделать, чтобы его спасти? И если бы ему удалось спастись, что он рассказал бы об этом потом?

И вот она в Лондоне — он точно такой же, как на фотографиях в архиве, только более блеклый. И уже никаких демонстраций, никаких бунтов. Теперь тут переименовывают все заново, переписывают историю — как будто ничего и не было. И она вдруг понимает, что революция — это всего лишь очередной виток спирали, что все это уже было когда-то; просто и она сама, и эти очкастые студенты слишком молоды, чтобы помнить.

Разлить на дороге побольше масла или любого другого скользкого вещества — и машину срывает с шоссе, она пробивает ограждение и с грохотом катится вниз по склону; ужасная авария в темноте, по всему склону рассыпано содержимое чемодана — вся эта одежда и личные вещи, — из распахнувшейся при ударе двери вылетает портфель, и дверь тут же сминается под тяжестью корпуса; автомобиль переворачивается еще раз, и портфель раскрывается от удара, и бумаги летят в никуда и пропадают в пелене косого дождя, в серой мороси, в мокром ветре.

Джиованна подходит к собору Святого Павла; его барочные очертания напоминают ей об Италии. Она бросает какую-то мелочь нищему у ворот и входит в собор. Она потрясена белизной, этой пустой и пронзительной белизной стен, сперва ей кажется, что на них нет ничего — то есть вообще ничего; хотя потом она замечает остатки прежней отделки, уцелевшей местами после реставрации. Но эта ровная однообразная белизна — на ее фоне все остальное кажется даже не рисунком, а чертежом архитектора, белым листом, расчерченным четкими карандашными линиями и полукружьями. Она проходит чуть дальше и садится на одну из скамей, откуда удобно рассматривать купол.

А если бы они не украли его бумаги, Дункан, если бы они не уничтожшш его труд, как бы все повернулось тогда?

Джиованна смотрит вверх, в бесконечную пустоту купола, и думает о молоденьких студентах, о рабочих, о стариках — обо всех тех людях, которые говорили: да, время пришло! — и брались переделывать историю; она думает о том, что в любую минуту ход событий может повернуться куда угодно, но когда наступает решающий миг, надо найти в себе храбрость и действовать, просто потому, что другого такого шанса уже не будет.

Лондон обманул ее ожидания и нагнал на нее тоску своей серой бедностью, а тут еще эта кража; и Кембридж с его старинными зданиями, восстановленными после войны, — снова все тот же выдуманный мирок. На платформе на станции Питерборо она наблюдает, как поезд на Лидс подъезжает к перрону с опозданием на полчаса. Мимо нее проплывают окна, и молодой человек в одном из окон, кажется, приподнимает голову и вроде бы смотрит прямо на Джиованну. Она входит в этот вагон и пробирается по проходу, пока не находит купе, где сидит молодой человек — читает книгу Альфредо Галли. Она садится напротив, и у них завязывается разговор.