Поезд - Анатолий Курчаткин Страница 7

Мужчина посмотрел. Руки у нее до самых локтей были в яркой малиновой насечке, – следы от лопастей. И на щеках, на лбу, заметил он теперь, у нее тоже было несколько таких же полос.

– Сволочь! – вырвалось у мужчины. – Ах, сволочь!

– Он меня хотел убить! – В голосе женщины прозвучало рыдание. – Я не выдумываю, не выдумываю! По шее целил, в сонную артерию, я уже думала: все, не спастись!

Мужчине было нечего сказать ей на это. Нечем успокоить. Он мог сейчас только ругаться. Запустить трехэтажным. Сволочь, специально подгадывает момент для своих нравоучений, когда она одна и можно быть уверенным в безнаказанности! Но в том, что американец хотел убить женщину, он сомневался. Это было маловероятно. Зачем ему, что за смысл? Так, просто куражился по-обычному. Наслаждался своей механической мощью и гарантированной безнаказанностью.

Мужчина встал с пола, молча поднял женщину и посадил на полку. Провел ладонью по ее голове.

– В следующий раз, буду уходить, нужно, чтобы у тебя под рукой было что-нибудь увесистое, – нашелся он, наконец, что сказать ей. – Вмажешь ему без жалости – будет знать.

Однако вместо умиротворения во взгляде женщины мужчина увидел все тот же ужас, что так резанул его, когда он вошел в купе.

– Что это с тобой? – спросила женщина, указывая на его лицо.

– Что? – непонимающе переспросил мужчина.

– У тебя кровь!.. И где продукты? Ты ходил за продуктами!

Мужчина вспомнил, что произошло в ресторане. Но те гнев и возмущение, с которыми он спешил к женщине, утекли из него – ничего не осталось, и он только махнул рукой:

– А-а, так.

– Нет, а продукты? Почему ты без продуктов?

Мужчина с удовольствием увидел, что тревога за хлеб насущный вымывает из ее взгляда ужас, растворяет в себе – подобно тому, как растворяет вешний снег вешняя вода.

– Кончилась лафа, – процитировал он слова одного из тех, что сидели за столом.

– Что ты несешь? – Женщина рассердилась. Она рассердилась, и от ужаса у нее в глазах не осталось и следа. – При чем здесь лафа? Какая лафа? Что ты собираешься есть на обед?

Она слишком рассердилась. Чересчур. Чрезмерно, – даже делая скидку на ее состояние. Мужчина расценил такую ее реакцию оскорбительной для себя. Все же ему, пока она тут страдала от американца, тоже досталось.

– А ты, когда я уходил, собиралась белье постирать. Постирала?

– Мне не удалось. Этот тип появился.

Мужчина покивал:

– Вот и мне не удалось ничего купить.

Сознание женщины, видел он теперь по ее глазам, с мучительным напряжением пытается соединить произнесенные им слова с его видом. И вот это соединение произошло: лицо ее вспыхнуло сочувствием, виной, покаянием.

– Так ты… У тебя… Ты, значит… – вырвалось у нее косноязычным бормотанием.

В следующее мгновение женщина вскочила, их бросило друг к другу, и они обнялись. И некоторое время стояли так, не шевелясь и ничего не говоря. А и что им было сейчас говорить друг другу. Они понимали друг друга и так, молчанием. Он был ею, она – им, уже давно, целую пропасть лет; был он – была она, была она – был он, а поодиночке каждый из них становился словно бы одноногим, одноруким, одноглазо-одноухим, – какие у них могли быть взаимные счеты?

5

Мужчина только закончил рассказывать женщине о происшествии в ресторане, как дверь откатилась в сторону и на пороге возник проводник. Его форменный пиджак с блестящими пуговицами был расстегнут, галстук расслаблен и сбился на сторону, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Словно он бежал через все вагоны, задохся, сделалось жарко – и вот он растелешился. Но в противоречие с его раскрепощенным видом губы проводника были с карающей суровостью подобраны в нитку, и так же карающе-суров был взгляд его светлых холодных глаз.

–ну?! – вперив этот карающе-суровый взгляд в мужчину, проговорил он, постояв некоторое время на пороге в молчании. – Вам и прямой приказ – не указ?

– Простите? – произнес мужчина. Он не понял, что хотел сказать проводник.

– Простить? – переспросил проводник. – С какой стати!

– Нет, «простите» – в смысле, что вы имеете в виду, что мне не указ, какой приказ? – поторопился уточнить мужчина.

– Почему радио не включено? – В голосе проводника сквозила арктическая стужа. – Вы что, уже забыли, о чем вам было сказано в ресторане?

– А, радио! – воскликнул мужчина. Он обрадовался, что все, наконец, прояснилось. – Не успели еще просто.

– А что тут успевать? – Арктическую стужу в голосе проводника расцветила уничижительная ирония. – Трудно ручку повернуть? Без домкрата не обойтись?

Он резко шагнул в купе, заставив мужчину отскочить к столику у окна, перегнулся в поясе, принуждая мужчину изгибаться назад, втискиваться в столик что было возможности, и, дотянувшись до круглого рифленого пластмассового колесика на стене, крутанул его. В барабанные перепонки с мерзкой оглушительностью ударила какая-то дикая музыка. Может быть, там было фортепьяно, может быть, труба, гобой, виолончель, но из всех слышен был лишь барабан; он колотил, заглушая все прочие инструменты, колотил со страстью, неистовством, бешенством самоупоения; я, я, я, колотил барабан, есть только я, я, я, слушайте меня, слушайте, слушайте!..

Женщине вмиг стало дурно. Казалось, барабан бьет прямо по черепной коробке, и каждый удар все туже и туже свивает мозг внутри жгучим жгутом.

– Ой, зачем?! – простонала она.

– Затем! – откликнулся проводник. – Чтоб мне еще раз холку из-за вас трепали!

– А потише можно? – просительно произнес мужчина.

– Потише можно. – Проводник снова перегнулся в поясе и слегка привернул звук. – Но чтоб не тише! Чтоб я из коридора слышал! Тише – только когда спать. Но тише, а не совсем. Не до конца! Чтоб все равно включено было! Будете совсем выключать – ссажу с поезда, и гуляйте! Без разговоров. Я вас теперь не оставлю, вы у меня под колпаком, стану приходить проверять – хоть когда!

Тон его по-прежнему оставался арктически ледяным, но в голосе зазвучала живая страсть, как бы этот арктический лед пришел в движение, заторошился, с грохотом полез глыба на глыбу, и мужчине подумалось, что нужно замять последние слова проводника, нельзя заканчивать разговор на подобной угрозе.

– А я вообще думал, – с живостью, выпуская на лицо улыбку, проговорил он, – это шутка, про радио.

– Какая шутка! – перебил его проводник. – Все, шутки кончились! – Он взялся за узел галстука и, поведя из стороны в сторону подбородком, натуго затянул узел, – не застегнув, однако, верхней пуговицы на рубашке. Переместил руки вниз, свел вместе борта форменного пиджака и просунул в петлю одну пуговицу, другую, – оставив незастегнутой третью. – Кончились шутки, кончились, зарубите себе на носу!