За туманом - Михаил Соболев Страница 7

Слева, чуть в стороне, возвышалось трёхэтажное, сложенное из белого силикатного кирпича административное здание. Вдоль фасада в обе стороны от высокого крыльца зеленели ровные ряды елочек. Памятник Ильичу, воздвигнутый в центре небольшой прямоугольной площади, приветствовал меня поднятой рукой.

— Сколько ни тяни, а идти всё равно надо, — подмигнул я задумавшемуся океану.

Реальность возвращалась ко мне по мере того, как всё больше и больше замерзали ноги.

Набрав полную грудь солёного морского воздуха и задержав дыхание, я, как в омут, нырнул в открытую кем-то высокую стеклянную дверь здания.

Меня принял заместитель Генерального директора комбината Григорий Семёнович Рагуля — огромный, толстый и неповоротливый, как гиппопотам (мне почему-то пришло на ум именно это сравнение). С трудом выбравшись из-за массивного письменного стола, он радушно пожал мне руку и, приобняв за плечи, пригласил к столу заседаний.

— Катюша, — пророкотал Рагуля, наклонившись к микрофону селектора. — Бойцова срочно ко мне.

— Вы присаживайтесь, присаживайтесь, — он слегка отодвинул стул. — Сейчас подойдёт Главный механик. Ну, как доехали? Как настроение? Рассказывайте.

— Доехал нормально, Григорий Семёнович. Настроение боевое, готов следовать к месту работы, — заверил я.

— Отлично, Бойцов свяжется с аэропортом. Полетите спецрейсом. Вертолётом над тайгой летали?

Рагуля повернулся к открывшейся двери кабинета.

— Валентин Иванович, знакомьтесь: новый механик рыбобазы Кривая Падь. Только что прилетел из Ленинграда. Буров… — он быстро заглянул в ежедневник. — Михаил Андреевич.

Я чуть успокоился. Никто, оказывается, смеяться надо мной и не собирается. Напротив, кажется, — милые симпатичные люди.

Главный механик был прямой противоположностью замдиректора. Худощавый интеллигент, лет сорока с гаком. Невыразительное лицо аскета, редкие белесые волосы, тихий голос, тщательно отглаженный серый костюм. Так выглядели секретари райкомов партии.

— Очень приятно, Михаил Андреевич. Как добрались?

— Спасибо, Валентин Иванович, всё в порядке. Называйте меня Михаилом, пожалуйста.

— Где остановились, Михаил?

— В городской гостинице.

— Можно было бы и у нас, в Доме отдыха моряков, бесплатно, ну, да ладно. Завтра, думаю, уже улетите.

— Как вам Сахалин, Михаил? — Вмешался Рагуля. Уловив моё замешательство, подмигнул.

— Ничего, мы тоже когда-то приехали сюда молодыми. Однако привыкли и не спились, слава Богу.

Зам Генерального приподнял к лицу правую руку, и мне вдруг показалось, что он сейчас перекрестится. К счастью, этого не произошло, и Григорий Семёнович лишь, чуть смутившись, слегка помассировал свекольного цвета нос.

— Гм, гм, — откашлялся Рагуля.

— Вы, Валентин Иванович, поговорите с товарищем, введите в курс дела. А мне, извините, — он посмотрел на часы. — Через двадцать семь минут нужно быть на заседании горисполкома.

Рагуля наклонился к селектору:

— Катюша, машина готова?

— Да, Григорий Семёнович, — мелодичным женским голосом ответил динамик. — Вася ждёт у входа.

Мне от нарисованной в воображении картины, как на парадный портрет Леонида Ильича крестится заместитель директора, сделалось так весело, что во время дальнейшего разговора с Главным механиком с трудом удавалось постоянно одёргивать себя и настраивать на деловой лад. От былого смущения не осталось и следа.

Главный механик беседовал со мной минут сорок. От меня требовалось в первую очередь обеспечить подготовку оборудования рыбобазы к летней путине, к приёму и переработке рыбы. Валентин Иванович рассказав кратко о предстоящей работе, пообещал вскоре наведаться в Кривую Падь и проинструктировать уже на месте. Позвонив при мне в диспетчерскую аэропорта, договорился о вылете.

— С утра в аэропорт, Михаил. Вот мой рабочий телефон, — он чиркнул на листочке. — Если что, звоните, — завершил Главный механик инструктаж, вяло подержав в холодных влажных пальцах мою ладонь.

Секретарша отметила прибытие. В бухгалтерии без волокиты выдали «суточные» за проезд и выплатили стоимость билетов. Что было очень кстати: при оплате гостиницы я разменял последнюю пятидесятирублёвку.

* * *

Небо, бывшее ещё час тому назад ясным, заволакивалось тучами. Ветер усилился.

Я захотел прогуляться до гостиницы пешком и осмотреть город, но сразу же пожалел о своём решении. Кое-как пробитую в снежной целине проезжую часть окружали неприступные снежные стены, результат работы дорожников. Они были такой высоты, что указатели автобусных остановок и редкие здесь светофоры лишь чуть возвышались над рукотворными барханами.

«Как же тут люди живут? — удивлялся я, меся снежную „кашу“. — Такой климат, должно быть, быстро из слабаков делает настоящих мужчин. Ладно, посмотрим ещё: кто кого!»

Тротуары спрятались под снегом до весны, и идти удавалось только по проезжей части, постоянно прислушиваясь, не несётся ли сзади, звеня цепями, очередное транспортное чудовище. Услышав лязг цепей, приходилось быстро карабкаться на сугроб и пропускать машину.

Гостиница, ставшая на время мне вторым домом, встречала гостеприимно зажжённым над крыльцом фонарём. Печи топились, но дым поднимался уже не вертикально вверх, столбом, как было совсем недавно. Он нервно метался над печной трубой, порой отрываясь от неё совсем, а иногда, словно отчаявшись справиться с разгулявшимся ветром, стремительно бросался вниз, к земле, надеясь хоть там найти спасение. Но и здесь шквал настигал свою добычу. Он смешивал каменноугольный чад с мокрым снегом, летящим почти горизонтально, и в ярости бросал эту смесь в лица одиноких прохожих.

Открыв дверь номера, я увидел картину, нарисованную Джеком Лондоном в его рассказах об Аляске — естественно, с поправкой на современность. За накрытым к импровизированному ужину столом расположились трое постояльцев, моих соседей по номеру. Они курили, смеялись и говорили одновременно. Четвёртый мужчина, немолодой брюнет, лежал на кровати поверх одеяла лицом вверх с закрытыми глазами. На накрытом клетчатой клеёнкой столе стояли две бутылки водки, одна — уже наполовину пустая. Две или три почищенные и разорванные на пласты селёдки лоснились жиром на расстеленной тут же газете. Буханка чёрного хлеба нарезана крупными ломтями. Пепельница — полна окурками. Завершала композицию открытая трёхлитровая банка, в мутном рассоле которой угадывались огурцы. Банка занимала почётное место в центре стола.

Когда я вошёл, все, повернувшись, на мгновение замолкли, но тут же вернулись к прерванному моим появлением разговору. Худощавый, средних лет мужчина, по виду, кореец, покинув застолье, принёс стоявший у кровати стул. Поставив на свободное место чистый гранёный стакан, церемонно, движением обеих рук пригласил меня присоединиться к компании. На широком и плоском узкоглазом лице светилась вежливая улыбка. Глядя в весёлые щёлочки глаз корейца, самому хотелось улыбнуться.