Тропа бабьих слез - Владимир Топилин Страница 7

– Не пугай, Тит Нилович, – усмехнулся Матвей, – я тоже не лыком шит. Да и род мой знаменит да уважаем: все меня знают в округе! А что капканами промышляю, воля каждого, никому не запрещено…

– Этить, оно, может, и так… – задумчиво ответил старожил, – да вот я опять же про ту зависть глаголю: не пришло еще время «железной собакой» управлять… подождал бы ты, паря, чуток, год-два… а потом, глядишь, все и исправится…

– Вот еще! – Матвей хлопнул себя по колену, покраснел лицом. – Некогда мне ждать. Вон, сын большой, хочу на учебу определить. А где денег взять? За пару соболей только брюхо набить можно. А когда в котомке мягко, – хитро улыбнулся, – то и на душе весело! – и подмигнул Ивану Лукину.

Тот ответно засмеялся. Тит Нилович хмуро посмотрел на обоих, но больше ничего не сказал. На том разговор был окончен.

На Масленицу в таежном поселке двойной праздник! Оживление кипит во всех дворах: мужики из тайги вышли! Такое бывает только раз в году, когда после очередного промыслового сезона все соболятники вместе собираются. По старой традиции, с раннего утра до позднего вечера, неделю и больше в домах шум и суета, неугомонное застолье, гармошка надрывается, сапоги яловые из пола каблуками щепу выколачивают, слух режут отборные частушки, да разговоры на одну тему: кто и где ходил за пушным зверем, как прошла охота, да каков результат.

Бражничают соболятники после тяжелого, долгого промысла. Так уж заведено с давних времен, после выхода из тайги мужик должен стряхнуть с себя пепел костра после долгих ночевок; раздробить зыбкую немоту сибирского холода душевным общением; насладить истосковавшееся сердце любовью с родными и близкими; притупить зачерствевшую боль и усталость от физического перенапряжения; растопить солоделый воск загустевшей крови; покаяться в возможных грехах под чарку сладкого меда.

В такие дни в домах охотников нет границ и запоров. Гостеприимна и щедра закостеневшая душа соболятника от хмельной кружки – заходи в гости всяк, кто хочет! Будь ты настоящий мужик, или знакомая женщина, распахивай дверь настежь без стука, садись за стол рядом, отведай купель чудесного напитка, поддержи разговор, расскажи о своем. Если пришел с добром и миром, всегда желанный гость. А ну, как недоброе слово поперек, дело до мордобоя запросто дойти может. Крепок кулак, жилиста, тяжела рука соболятника, как праведное слово: сказал – сделал! Попросил – получи! В отношении гостеприимства разговор особый. Бывает, соберется в доме весь поселок, присесть негде, лавок не хватает. Хозяин доволен: осчастливили вниманием, уважают! Жена рада: муж дома, нигде не бродит. Да только застолье длится недолго, покуда в лагуне хмельная бражка плещется. А как выжали гущу до последней капли, сосед уже рукой машет, бородой трясет, зазывает:

– Айда, мужики, ко мне! У меня с осени бочка медовухи томится!..

Все, кто за столом был, дружно встанут, гуськом перейдут в другой дом, там какое-то время почивают, бочку осушают, за ним, в третью избу, четвертую, и так далее. Пришлому человеку нетрудно найти общее собрание. Где собаки да ребятишки возле дома крутятся, там и промышленники заседают.

Неделю-другую длится «приход» охотников из тайги. До тех пор пока жены роптать не начнут: «Уж вы, черти окаянные! Вон, все хозяйство дома стоит, никакое дело не делается, пора баню топить, бороды брить!» Хмельные мужики затылки чешут, и то правда, сколько можно гулять? Во всем поселке логушки [14]опустели. Бросают пить да бражничать мужички, знают, делу время – потехе час. У каждого свои семьи, дела. Надо как-то дальше жить, хозяйство вести.

– Это вон у Гришки никого нет, ему заботиться не о ком и не о чем, – говорит один.

– Что ему, одному-то? – глядя вслед гуляющему охотнику, скажет другой промысловик.

– Да уж… – тяжело вздохнет третий. – Для кого ему стараться? У него никого нет.

Бросают соболятники праздник да веселье, расходятся по домам. Только Гришка Соболев, возможно, спасаясь от одиночества, продолжает бродить по поселку в поисках общения.

Едва встанет милое солнце над шумными хребтами, Гришка шагает с пустой котомкой в лавку к Агею, покупает спирт, сухую колбасу, сушки, пряники, консервы, всевозможные сладости. Денег у Гришки – полные карманы, куда девать скомканные бумажки? Закупив на день разных яств, охотник неторопливо шагает по улице: улыбка до ушей, из добрых глаз летят огоньки щедрости, смятая борода во все стороны топорщится, из-под росомашьей шапки грязные клочки спутанных волос торчат. На голом теле видавшая тысячи костров росомашья телогрейка, волчьи штаны, на босу ногу рысьи тапочки. За Гришкой тянется пестрая ватага ребятишек, от мала до велика. Любят дети Григория за простоту души, за доброту разгульную! Тот, в свою очередь, их обожает! Кого не увидит, щедро улыбается, руки медвежьи раскинет, сгорбится сохатым, глаза блестят:

– Иди ж ты, малый, ко мне!.. Это каков же ты будешь? Чей мужик растет?.. Ну неужто сам Мурзин-младший? Во как! Это ж ты когда успел вырасти?! Ну же, иди ближе, что-то дам…

Пацан к нему тянется, хитро смотрит на громадного дядю низу вверх, будто не понимает:

– Что, дядя Гриша?

Гришка нарочито тянет время, улыбается, медленно шуршит рукой в котомке, таинственно цокает языком и, наконец-то, вытаскивает полную горсть конфет да печенья. Малый от угощения едва дыханием не заходится, счастлив, шапку подставляет, у ног вьется. Горсть Гришкиных лакомств как раз в детский головной убор вмещается. Пацан не знает, что делать, куда сладости девать, собаки вокруг крутятся. Гришка легко поднимает малого на руки, шагает дальше:

– А что, отец-то дома?

– Тятя тебя в гости звал! – торопливо отвечает малый. – Мамка пирогов напекла… бабка корову доит… дед трубку курит… Наська дрыхнет… Васька пошел за глухарями…

Гришка нарочито хмурит брови, оценивающее смотрит на дитя:

– Ну ж ты, поди! А что же Наська дрыхнет?

– Так, она еще маленькая! Ей только три года… А мне уже целых восемь! – гордо отвечает малый, заталкивая в рот медовый пряник.

– А Ваське сколько же тогда?

– У-у-у!.. Васька у нас уже здоровый! – едва ворочая языком от пряника, отвечает тот. – Он уже выше ружья! Вот настолечко, – показал пальцами размер со спичечный коробок. – Дед ему свою фузею дал, потому как сказал: ты уже вырос… так вот он на ток и поперся, – обиженно скривил губы, – а меня не взял…

– Что же так, не взял? – хохочет Гришка.

– Говорит, маленький… я вот вырасту, пойду за зверем!.. Его тоже не возьму…

Гришка доволен, теребит пацана за чуб, твердо переставляет ноги:

– Говоришь, тятя звал?.. Ну, так, пойдем к вам!

Пока большой да малый идут к дому Мурзиных, рядом собралась куча ребятишек. Гришка всех угостил из своей котомки, никого не обидел! Как подошли к воротам, дети наперебой голосят: