Художник войны - Максим Бутченко Страница 7

– Давай, братва, за мной, – приговаривал Костя и опасливо поглядывал на угрожающе нависшие пласты породы.

Пожилой мужик шел вторым, а Антон замыкал шествие. По колено в воде, растаптывая грязь, прыгая по островкам суши, троица передвигалась в глубине земли. Через двадцать минут справа в штреке показалась щель, высотой около метра. Это печь, небольшая выработка длиной 10–20 метров, которая перпендикулярна другой выработке – просеку, подобному печке, но гораздо длиннее.

– Прибыли, ведро пота сошло, пока дошли, как будем тянуть эту бандуру, ума не приложу, – сказал пожилой и снял каску, почесал голову.

Костя подошел к печке и осветил мглу светом коногонки – стойки удерживали сечение, хотя кое-где и кровля зияла пустым пространством.

– Э, блин, да двигатель в просеке, ни лебедки, ни хрена, нужно волоком вытаскивать, – недовольно сказал он.

– А ну ка, дай мне, – пожилой взобрался на распил и озарил печку электрическим светом. Потом неодобрительно закряхтел, обратился к Антону:

– Давай, сынок, полезай, посмотри далеко ли он лежит.

Антон слазил в печь – двигатель лежит недалеко, решили найти кусок каната и вытащить его волоком. Через минуту Костя тоже протиснулся в печь, одновременно матеря начальника, директора, президента и бабку с третьего подъезда, которая не дала ему самогон в долг. На пересечении печки и просека лежал двигатель весом 70 кг, двоим его под силу вытянуть. Канат закрепили на двигателе – Костя тянул, Антон подталкивал сзади. Все шло как по маслу. Но у самого выхода из печи нужно было проползти место, где не было стоек – кровля оголена, и тонкие пласты породы отслаивалась, как слои пирога.

– Давай, мать твою, видишь, зацепился, дави, – орал Костя на Антона, а сам тянул канат спиной к выходу.

И он ударился о стойку, та упала, пластушки из кровли ссыпались, подняли облако пыли, а кусок породы, весом примерно в десять килограмм, острым концом вонзился в руку Кости.

– Мать твою, а, – почти моментально вскричал шахтер. Руку распороло до кости, кровь заливала робу. Антон поспешил ему на помощь, а когда подполз, то увидел травмированного, который стонал и ошарашенно смотрел на рану.

Кровь хлестала, как будто из крана. Виднелась кость. Неделков вытаращился на красные потоки, организм отреагировал мгновенно, и тошнота подступила к горлу. Столько крови он никогда не видел. Подоспел пожилой кряхтун.

– Елки-палки, как же ты так? – озадачился на секунду мужик, но буквально через мгновение продолжил: – Антон, рви рубашку, нужно срочно перевязать!

Но Антон никак не реагировал. Он смотрел, как краснота растекается ручьем по ткани, словно жизнь вытекает из разодранного тела. Эта рана – жизнь наизнанку, вывернутое бытие, тайна, разгаданная рваной плотью.

– Рви, сука, что ждешь? – повторно заорал шахтер.

Антон дрожащими руками стянул рубашку и оторвал два рукава.

– Дай сюда, – мужик вырвал рукава у Антона и сам перевязал рану Кости, приговаривая со злостью: – Понабирали пацанов, молоко еще не обсохло, а туда же.

Костя сдавленно стонал, а Антон оперся спиной на стойку и не мог прийти в себя. Оставшееся время смены они с мужиком тянули двигатель, привязанный на подбое. Через каждые пятнадцать минут отдыхали. Костя плелся позади, кровь алыми пятнами проступала сквозь намотанную ткань. Пару раз Антон подходил к нему, спрашивал, как он, но Костя отмалчивался, кивал головой, что нормально.

Уставший, изнеможенный, обессиливший Неделков выезжал из шахты в тяжелом настроении. Ему казалось, что за несколько часов он повзрослел на несколько лет. В клети мужики обсуждали травму, но никто и не думал отменять бутылек. Наоборот, говорили, что нужно снять стресс, проспиртовать организм от микробов. Костю отправили в медпункт, а остальные пошли пить.

На поверхности после бани звено стояло кругом в лесопосадке, посредине трехлитровый бутыль самогона, нехитрая закуска – сало, огурцы, лук, вареная картошка. Пожилой мужик, который помогал Антону нести двигатель, громко рассказывал, как получилось, что Костю травмировало.

– Давай, пацан, выпьем за тебя, теперь ты по-настоящему понял, что жизнь, как стакан водки, бац – и разбилась, – с улыбкой сказал он, протянув полный граненый стакан самогона.

– Мужики, да я не испугался, правда, – оправдывался Антон, но никто его уже не слушал. «Бутылек» быстро все превращает в базар. Голодные, уставшие шахтеры почти моментально пьянели, разговоры становились все громче, кто-то уже задирался к соседу.

Неделков захмелел. Он сел на корточки, устало ел вареное яйцо. В голове помутнело. Немного расплылась картинка. Шахтеры все сильнее гомонили. В висках стучали молотком воспоминания, но постепенно происшествие в шахте затуманивалось. Ему подливали. Он пил, ноги стали подкашиваться, сознание медленно уходило в туман. Последнее, что он помнил, так это пожилого кряхтуна, который кричал ему в лицо, что он стал мужчиной.

К дому шахтеры его подвели под ручку, но подняться наверх Антон так и не смог – заснул на лавочке перед подъездом.

Утром Артем кое-как доковылял до 9 этажа и понял – нужно менять место жительства.

Зарплата обычного рабочего – 2–3 тысячи гривен. Квартиру снимать дорого, поэтому Неделковы за копейки взяли в аренду в пригороде давно требующий ремонта частный дом.

А и с работой нужно что-то решать, третьего члена семьи на такие деньги не прокормить. Поэтому Антон через два месяца перевелся ГРОЗом (горнорабочим очистного забоя) на работу в лаву – горную выработку высотой обычно от метра до полутора. Там добывают уголь, который транспортируется по соединенным рештакам, похожим на железные корыта. Они десятками соединены друг с другом в сплошное узкое железное полотно, по которому тянется цепь конвейера с планками, цепляющими добытый уголь. А по большой цепи волоком двигается комбайн. Это продольный прямоугольный механизм с выступающими за корпус шнеками – крутящимся куполообразным устройством, на конце которого находятся специальные режущие коронки. Шнеки вгрызаются в угольный пласт, уголь осыпается на конвейер, который дальше по цепочке отправляет черное ископаемое на поверхность.

Сказать, что это сложная работа – ничего не сказать. Все делается, как говорят шахтеры, «пердячим паром»: мужики вручную тягают железяки по 100–300 кг, переносят распиленные по 1,5–2 метра стволы сосны (шахтеры называют их просто – лес), зачищают тонны породы и угля обычной лопатой. В лаве вентиляция почти всегда хуже, чем в остальных выработках: бывает, она находится на исходящей шахтной струе воздуха.

Первое время спуск в шахту Антон воспринимал как очередное погружение подводной лодки в морские пучины. Это ощущение не сравнить ни с чем. Когда он пересекал черту «поверхность-шахтные выработки», в голове будто срабатывал какой-то тумблер: внутреннее состояние менялось, словно по щелчку.

Первая стадия – борьба с темнотой. Так было всегда, когда Антона посылали в глубь старых выработок. Ему всегда казалось, что вот-вот потухнет лампа – и что он будет делать тогда? Как выберется, если ближайшие к нему люди работают в пяти километрах? Неизвестность вперемежку с боязнью потонуть во мраке всегда страшила его. И вот теперь в шахте – и неизвестность, и океан мрака, и вероятность утонуть в нем. Антону приходилось брать волю в кулак, чтобы успокоиться. И даже спустя годы это тревожное чувство продолжало колыхаться где-то в глубине его души. Второе положение невидимого тумблера – опасение стать белой вороной, не таким, как все. Поэтому Антон старался сделать все, чтобы не дать никому повода обвинить его в том, что он «отбивается от коллектива»: ходил на «бутыльки», а потом под руки провожал своих товарищей до дома, работал на износ, без конца матерился. Думал, как шахтер, и жил, как шахтер. Это превращение произошло для него незаметно, даже вопреки – ведь он не оставлял желания стать художником.