Пятый representative - Елена Мищенко Страница 7

И вот в назначенный день в нашем доме появился журналист со странной дамой в комбинезоне камуфляжной раскраски с большим саквояжем в руках. Он представил ее как профессионального фотографа. Она, очевидно, фотографировала в последнее время в основном в горячих точках и посчитала, что сьемка студии художника – это тоже горячая точка. Поэтому она соответственно оделась, сразу же заявила, что сьемка должна быть произведена в первую очередь до интервью, так как она hard working, и улеглась на полу. Распотрошив свой саквояж и вытащив из него две громоздкие камеры с широкоугольными объективами, она начала ползать по полу по-пластунски, выбирая точку для сьемки. Я пытался ей показать, откуда лучше снимать, чтобы были видна рабочая обстановка и картины. Это вызвало у нее раздражение:

– Когда вы рисуете, вам никто не говорит, как это делать. Вот и вы не давайте мне советов, а сидите там, где я вас посажу, – заявила она, стоя в позе inflagranty.

Она усадила нас с супругой на диван, вооружилась аппаратом и, перевернувшись на спину, начала подползать к нам. Это был самый неудобный способ передвижения, какой я только видел. Она извивалась по-змеиному, сопровождая свое движение репликами: «Подвиньтесь правее, нагните голову, ближе друг к другу, закиньте ногу на ногу, чтобы чувствовалась непринужденная поза. А теперь поднимите голову, и посмотрите на лампу. Руку вперед. Супруга, встаньте. А вы возьмите в одну руку кисть, в другую палитру, наденьте бейсболку и прищурьтесь. На меня не смотрите, смотрите вверх и вправо, то-есть влево, а теперь влево, то-есть вправо. А теперь возьмите на колени какую нибудь картину, ну хоть бы этот натюрморт, как будто вы его рисуете».

– Так он же под стеклом!

– Это неважно. Возьмите вот эту, самую большую кисть.

– Так это же флейц. Им не рисуют. Им грунтуют холсты.

– Это неважно. Кто это знает? Лишь бы было выразительно. А за ухо возьмите кисть, которую вы только что держали в руке.

– Художники не носят кистей за ухом.

– Это неважно. Сбросьте рубашку. Останьтесь в одной майке. Чувствуйте себя свободно. Карандаш зажмите зубами. Снимите эскизы со своего рабочего стола и набросайте их на диван.

– Так они же на другую тему. Это Холокост.

– Это неважно. Два эскиза бросьте на пол. Одну ногу поставьте на диван.

– Так в такой же позе невозможно рисовать.

– Это неважно. Главное, чтобы было оригинально, необычно (unusual).

Забегая вперед могу сказать, что в газете были приведены две фотографии из ее серии, действительно оригинальные и поражающие воображение. На одной из них на переднем плане были наши огромные ноги, сзади видны были маленькие головки, вывернутые в невероятном ракурсе и смотрящие в разные стороны. Я смотрел на потолок, а Леночка на собственные ноги. На лице ее было удивление, очевидно вызванное тем, что наши ноги выросли до такого размера. Вдали уже совсем маленькие виднелись куски картин. На второй фотографии был изображен я один в акробатической позиции, в бейсболке и майке с кистью за ухом и карандашом во рту. Я рисовал на стекле флейцем так как рисуют, очевидно, слепые, глядя не на картину, а на потолок. Я с ужасом смотрел на эти фотографии.

Я их сравнил с моей фотографией, сделанной перед этим Майклом Брайоном для обложки журнала «Inquirer Magazine». Он не ползал по полу, не кричал, что он настоящий профессионал, не утверждал, что он hard working. Он работал молча почти шесть часов, расставив четыре зонта, три софита и две камеры на штативах. Он сделал только одну фотографию 8х11 дюймов, которую я до сих пор считаю лучшей из всех моих американских фотографий.

Журналист оказался очень доброжелательным и вежливым молодым человеком. Правда, его интересовали больше особенности коммунистического режима, чем творческие вопросы, но побеседовали мы с ним довольно плодотворно. Все наши высказывания вызывали в нем искреннее удивление, и он реагировал на них бурно восклицанием «really?». Вскоре нам позвонили из редакции и сообщили, что завтра газета с нашим интервью поступит в продажу.

На следующий день я утром отправился в Acme за газетами. Была поздняя осень, но кроны на деревьях еще держались. В Филадельфии осень входит в свои права буквально за два дня. Листва опадает со всех деревьев одновременно, резко холодает и начинает дуть неприятный северо-западный ветер. В этот день листва на деревьев еще держалась, и на Рузвельт-бульваре я мог наблюдать основную примету осени – многочисленные тощие задики согбенных китайцев, копошащихся под деревьями. Они собирали мелкие плоды деревьев, высаженных вдоль бульвара. Плоды источали дикую вонь. Говорили, что эти деревья очень неприхотливы и кислородоносны, а из этих плодов китайцы гонят какой-то ужасающий напиток. Я пытался несколько раз с ними заговорить, но в ответ слышал только мычание. В глазах был испуг – уж не делают ли они что-то неположенное. Наступать на эти плоды нельзя было ни под каким видом. Однажды я пренебрег этим советом, и мои кроссовки после часового мытья издавали такое амбре, что их пришлось немедленно завернуть в несколько кульков и выкинуть.

Лавируя между яблочками и китайцами, я пересек бульвар. В Acme этой газеты не оказалось (будь я человеком нескромным я бы предположил, что наше интервью привлекло слишком широкий круг читателей). Я направился в магазин «7 Еleven». Там читателей, очевидно, было меньше, и газеты лежали пачкой. На заглавной странице опять было убийство – на сей раз полицейского. На 24-й странице я обнаружил наше интервью c фотографиями в стиле «unusual», ярко изобразившими наши ноги. Я просмотрел его. Конечно, наш корреспондент написал опять, что в Бабьем Яру погибло не 200 тысяч, а 2000 человек. Американские журналисты такие цифры не воспринимали. Даже на медали, которую мне вручили как победителю конкурса на монумент в Бабьем Яру, была вычеканена цифра 100 000 (явно заниженная). Я показывал корреспонденту эту медаль, но он решил не пугать читателей слишком страшными цифрами. Я взял десять экземпляров газеты. Salesman – продавец-индус оживился.

– Сэр, если вам нужны газеты для вашего бизнеса, то я готов вам оставлять ежедневно десять штук.

– Спасибо. Каждый день не нужно. Только когда увидите мой портрет, – и я ему показал фотографии с нашими ногами.

Он ничего не понял, но тут же попросил автограф.

Я подошел к дому. Наша соседка-американка Джин, пожилая дама усердно работала на своем участке вооружившись сапкой. Она была очень увлекающимся цветоводом, но при этом крайне нетерпеливым. Такое сочетание приводило к тому, что работала она весь день без передышки. То, что она сажала утром, она выпалывала этим же вечером, а то, что она пыталась вырастить вечером, она с корнем вырывала утром. Осень она встречала согнувшись в три погибели на боевом посту и выпалывала все подряд.

– Hi, Alex! Are уou walking? (Вы гуляете?).

– No, I bought the papers (я купил газеты).

Я показал ей одну газету. Она пришла в восторг и попросила экземпляр.

Я занес газеты домой, показал супруге замечательные фотографии, от которых она пришла в ужас, и вышел опять на улицу. Джин сразу бросилась ко мне.