Весна варваров - Йонас Люшер Страница 7

«Мой муж, — сказала Пиппа, — всего раз вышел к бассейну. И провел у бассейна ровно столько времени, сколько ему понадобилось для выдвижения тезиса о том, что в этом поколении благосостояние определяется цветовой гаммой купальных костюмов. Неброские цвета — солидные счета. Так он сказал. Санфорд — социолог», — пояснила она в извинение. Вообще-то Пиппа рассчитывала хоть немного подружиться здесь с родителями Келли, они ведь почти незнакомы. Но Мери и Кеннет Ибботсон с трудом перенесли климатический перепад между Ливерпулем и Чубом, а также смену обязанностей члена заводского производственного совета и домохозяйки на роль родителей невесты, чья свадьба стоит около четверти миллиона фунтов, а потому обретались преимущественно в своем шатре с климат-контролем.

— Пиппа откровенно выражала свое недовольство, — пояснил мне Прейзинг. — Недовольство профессией, избранной сыном, его окружением и тем обстоятельством, что свадьбу играют в тунисском отеле-люкс. Впрочем, она сносила все это с безмятежным спокойствием, столь свойственным ее приветливому характеру и тонкому уму. Я, однако, не преминул, следуя правилам вежливости, принести свои поздравления по случаю женитьбы ее сына. Она поблагодарила коротким ироническим смешком.

— Но после я сам, — продолжал Прейзинг, — нарушил радостное настроение вопросом о том, один ли у нее ребенок и не приходилось ли ей прежде присутствовать на подобных свадебных торжествах.

Она ответила, мол, нет — Марк ее единственный ребенок, по крайней мере — единственный уцелевший. Лора, старшая дочь, погибла три года назад. Неподалеку от мыса Нордкап на морском маршруте Хуртигрутен, во чреве круизного судна, где она служила библиотекаршей. «Сгорела, — сказала Пиппа, — вместе с сотней-другой скандинавских детективов и полным собранием сочинений Стендаля, которое занялось огнем из-за сломанного обогревателя».

Интонация, с какой она говорила о смерти дочери, поразила меня. Как будто она, рисуясь где-нибудь у стойки бара, рассказывает предысторию своего приметного шрама или удаленной фаланги пальца. Может, так оно и бывает? Сравнимо с потерей части тела, ампутацией вследствие несчастного случая? Поскольку детей я никогда не имел, мне трудно вообразить, что означает подобная утрата, — заключил Прейзинг.

И он встал возле скамеечки у желтой стены.

— Тебе же, напротив, — проговорил он, не глядя в мою сторону, — значение ее понятно.

Нет, не понятно. Прейзинг заблуждается. Что бы тебе ни довелось пережить, это далеко еще не означает понимания пережитого. Да я и не хотел дознаваться. Есть вещи столь бессмысленные, что вовсе и не стоит придавать им значения. Прейзинг уселся на скамеечку, ноги поставил на гравий ровнехонько, руки сложил на коленях. Дает мне время выговориться. Долго же ему придется ждать. Нет у меня в том ни малейшей потребности.

— Прошу тебя, — ответил я, придвигая к скамейке кованый садовый стул, — рассказывай дальше.

Бросив на меня исполненный заботы взгляд, он вновь заговорил:

— Пиппа не без труда пыталась вообразить, к какой группе примкнула бы ее дочь. «Наверное, Лора сидела бы целыми днями тут, наверху, — предположила она. — Да вряд ли они вообще уговорили бы ее приехать». Лора не любила жаркие страны, не любила большие компании, впрочем, как и маленькие. Общение она ни во что не ставила. Тем более удивились родители, когда она объявила, что нанялась библиотекаршей на корабль и целый год собирается курсировать туда-сюда по маршруту Хуртигрутен. Еще Лора, по рассказам Пиппы, ни в грош не ставила профессию, избранную ее братом. Не любила она людей, которые якшаются с деньгами.

В целом меня заинтересовало описание той молодой женщины, мне легко удалось представить себе Лору — ее дочь. По моему ощущению, — продолжал Прейзинг, — о дочери Пиппа рассказывала охотно, и данное обстоятельство побудило меня продолжить расспросы. «Обыкновенно молодые люди хорошо знают, чего они не любят, — так, помню, в молодости было и со мною, — сказал я, — но нисколечко не знают, что они любят. А Лора? Знала ли она, что любит?» — «О да, разумеется, — отвечала Пиппа. — Холодные страны, плохую погоду, книги Зебальда, мужчин с тяжелым характером». И рассмеялась.

После того, если верить Прейзингу, они долго молчали. Беседу возобновила Пиппа, высказав остроумное соображение — Прейзинг хотя и не смог вспомнить частности, но в остроумии не сомневался — по поводу сложности празднования свадьбы как таковой. Свадьба — очень непростой праздник, тем более что для людей нерелигиозных исключается возможность заключить союз перед Богом по всему полагающемуся обряду — так развивала Пиппа свою мысль. Прейзинг выразил согласие. Самому ему, увы, не представилась возможность вступить в брак. По крайней мере, на этот шаг он так и не смог решиться; последнее замечание, несомненно, много ближе к существу дела.

Прейзинг поразвлек Пиппу историями про разные свадьбы в кругу своих знакомых, а она, не желая отставать, в красках описала ему собственную свадьбу. Как они тогда с Санфордом, с самого начала категорически не допуская даже намека на буржуазность в намеченном мероприятии, решили гулять свадьбу в культурном центре Лафборо-Эстейт, в социальном жилом квартале Брикстона. В бетонном бараке, выстроенном под сенью гигантских многоквартирных домов всего лет за десять до того, но уже обшарпанном, провонявшем мочой и заношенным тряпьем. В зале с ярко выкрашенными стенами, которому назначалось, по замыслу градостроителей, в перспективе стать центром оживленного мультикультурного района, где летом жители многоэтажек устраивают праздничные вечера и потчуют друг друга пакистанскими, карибскими, ганскими, ирландскими яствами, но который иногда использовали только банды местной молодежи как подходящее помещение для группового изнасилования, а каждый первый вторник месяца — Армия спасения для раздачи одежды. Жители высоток, дивясь, что в эдаком интерьере празднуют свадьбу, покачивали головой и шли мимо. Мальчишки, темнокожая мелюзга на велосипедах, прижимались носом к стеклу и пялились на необузданные пляски. Специально нанятый тибетский повар пытался предложить гостям цампу и часуйму, но те, отдавая предпочтение обильным запасам пива, всем скопом очень скоро напились, потому что, кроме цампы, никакой еды не было, а солидарность с тибетским народом так далеко все же не простиралась. «Преимущество, — пояснила Пиппа, — состояло в том, что мы вскоре остались в компании с друзьями, так как вся родня — родители, бабушки-дедушки, тети и дяди — покинула праздник до наступления темноты, небезосновательно опасаясь, что их зарежут и ограбят по пути к машинам».

Прейзинг устроился на скамейке поудобнее. Я бы с удовольствием продолжил прогулку, но ведь он прав. Куда нам тут идти? Разве только вдоль желтой стены до того конца, где сторож подозрительно пялит на нас глаза из своей стеклянной будки. А потом назад, к другому концу, или по дорожке, по разровненному гравию, мимо кустов шиповника с глянцевыми ягодами, мимо фонтана, чтобы опять упереться в желтую ограду. К тому же он, сидя на скамейке, куда быстрее поспевал со своей историей, ведь ему не приходилось делать многозначительные остановки и устремлять меланхоличный взор в непостижимую даль, скрытую от нас высокой стеной. Так что я не стал его трогать, а сам елозил ножками стула по гравию до тех пор, пока стул не перестал качаться. Прейзинг, скинув тапку, положил на колено ногу в лимонно-желтом носке и старательно растирал ступню, причем обнажилась — вообще-то, по его понятиям, обнажилась почти до неприличия — бледная икра, от которой мне с трудом удалось отвести взгляд.