Начало - Анастасия Заворотнюк Страница 7

Я окончила институт и получила приглашение сразу в три московских театра. Я могла остаться работать во МХАТе им. Чехова. Могла пойти в театр Маяковского. Там начали репетировать спектакль по Берберовой «Маленькая девочка», и на роль, которую должна была играть я, пробовались еще две актрисы: Маша Голубкина и Катя Редникова. Все только и ждали: когда же соперницы начнут рвать на себе тельняшки и кусаться? Режиссер действительно ждал от нас конкуренции. Но не дождался: если в школе-студии некоторые готовы были идти к своей главной роли «по трупам», то в театре мы были рады друг-другу. Мы от души веселились – ведь все трое были такие разные! Но честно говоря, я особо не переживала, потому что у меня уже был тыл, да еще какой ого-го! Ведь к тому времени я уже получила роль в студии Олега Павловича Табакова – на четвертом курсе Володя Машков пригласил меня в свой спектакль «Страсти по Бумбарашу» на роль Вари. Репетиционный процесс был в самом разгаре. И я, конечно, очень надеялась, что останусь в Табакерке – а попасть туда, скажу я вам, было просто нереально. Был такой худсовет в Табакерке – четыре «М»: Машков, Миронов, Мохов и Марин. Они сначала одобрили мою «Варю», а после премьеры Бумбараша мне сразу же предложили участвовать и в других спектаклях. В общих чертах – как говориться, понеслось. И вот тогда я впервые столкнулась с жестокостью своей профессии, про которую ходят слухи.

Роль уже играла одна актриса, и когда я пришла, то села за кулисами и стала смотреть. Она играла замечательно, особенно сцену, которой заканчивался первый акт. Как она рыдала! Я, конечно, тут же бросилась к ней с комплиментами, а она мне говорит: «Пожалуйста, пожалуйста, уйдите…» И тут я поняла – она плакала понастоящему. И меня позвали туда не просто, чтобы посмотреть, меня позвали, чтобы дать ей понять – она больше не нужна, ей нашли замену. Это сделали для того, чтобы у нее не осталось никакой надежды. Тогда я еще не понимала, или до конца не осознавала, или даже нет – не хотела осознавать, что в один прекрасный день то же самое может случиться со мной. Мне тогда было не до мрачных мыслей – я ликовала. У меня-то все начиналось просто великолепно: успешный дебют, новые роли, съемки… Причин для тревоги вроде и не было никаких.

И у меня началась такая активная и яркая жизнь, что страдать и жаловаться было просто некогда да и незачем – ведь сбылась моя самая заветная мечта – я играла в театре! У меня в партнерах были Женя Миронов и Володя Машков – о чем еще можно было мечтать? Правда, я замечала на себе косые взгляды старших коллег, и все никак не могла понять – чего это они так на меня смотрят? С презрением что ли? И чего это они про меня всякие сплетни пускают? Все удивлялась, удивлялась. А сама при этом совершенно спокойно ходила в полупрозрачных обтягивающих лосинах и свитере, еле попу прикрывающем. Так, ненавязчиво. Между прочим. Сейчас я понимаю, почему так раздражает эта юношеская наивность и широко раскрытые глаза с вызовом: «А что?!» Нежелание чего-то понимать и с чем-то считаться никогда и никому еще не приносило пользы. Но мне же было совершенно не до этого: при чем тут одежда?! Я – в театре! Ура!

А тут еще одна нечаянная радость: мои родители решили перебираться в Москву! Как только узнали, что я осела в «Табакерке», так и засобирались. К тому времени мой брат уже окончил режиссерский факультет, женился и тоже обосновался в Москве. Родителям хотелось восстановить расползающуюся по стране семью. Они купили маленькую квартирку в Люберцах, въехали туда с кучей чемоданов, сели на них и стали обсуждать с нами, какая начнется новая жизнь, как мы все вместе сейчас замечательно заживем.

Вообще-то, это я рассказываю так легко – на самом деле это было для них очень тяжелое решение. Серьезный, мощный поступок, который повернул их жизнь в другое русло. Ведь в Астрахани у них осталась любимая работа. У мамы – театр. У папы – телестудия. А в пятьдесят лет из руководителя стать просто Юрочкой очень сложно. Боюсь, почти невыносимо. Но отец как только приехал в Москву, сразу же стал режиссером на телевидении. А вот с мамой было сложнее. Мама – народная артистка, травести. В ее амплуа многое зависит от физической формы. А какая тут форма, если у тебя переезд из одного города в другой? Маме пришлось оставить театр. И уже больше не вернуться на сцену.

Поступок своих родителей я считаю настоящим подвигом – без тени иронии. И если папа еще как-то мужественно пережил такие перемены, то для мамы смена места обернулась глубокой депрессией. В Астрахани маму знали все – она была любимой зрителями артисткой ТЮЗа и Драматического театра. Она была председателем местного Союза Театральных Деятелей. А тут, в Москве, а точнее – в Люберцах ее накрыла такая невыносимая пустота, что иногда она просто садилась на троллейбус и ехала. Если ее спрашивали: «Куда?», – она не могла ничего ответить – она ехала бесцельно, в такую же пустоту.

Впоследствии друзья пригласили ее в Союз Театральных Деятелей, она организовала университет, и стала там преподавать. Через некоторое время у родителей образовался такой же круг друзей и единомышленников, как и в Астрахани. Равновесие восстановилось.

Единственное, что было не так – Люберцы. Я так и не смогла там жить, и продолжала снимать квартиры где-то в центре и ждать места в общежитии театра. Я должна была получить собственную комнату, но с ней постоянно что-то случалось – у меня было ощущение, что ее кто-то сглазил. Директор театра мне постоянно говорил: «Настя, мы ее ремонтируем!», и она ремонтировалась до тех пор, пока мне напрямую не дали от ворот поворот: «Нет для вас комнаты, Настя».