Исповедь свекрови, или Урок Парацельса - Вера Колочкова Страница 7

— Да я и не трогаю, чего раскудахтались. Я только пример привел. Вся наша жизнь оттуда происходит, из внутренних переживаний. А если их нет, мы сами себе их придумываем. Чем больше придумаем и переживем, тем богаче и ярче жизнь покажется.

— Ну, опять понесло не в ту степь… — всплеснула руками Катька. — Коль, ау… Мы вообще-то о Санькиной невестке говорили! Косточки ей перемывали, любит, мол, Левку, или не любит!

— А… Да я помню, девочки, помню. Валяйте дальше, девочки.

Потянувшись к бутылке, Коля плеснул в рюмку водки и медленно, со смаком, выпил.

— Валяйте, чего замолчали…

От его жеста, от насмешливого, слегка равнодушного голоса стало вдруг очень спокойно. Отстраненно как-то. Будто поднялась душа вверх, глянула со стороны… Господи, да о чем она? Любит, не любит… Тоже, придумала себе переживание. Коля-то прав по большому счету. Если переживания у женщины нет, она обязательно его придумать должна. Да, многие грешат этой слабостью — поисками черной кошки в темной комнате. Особенно когда ее там действительно нет.

— А знаете, ребята? Может, я и впрямь себе все придумала? Может, она и любит моего Левку, просто у нее характер такой, эгоистичный и деспотичный, а? Ну, такая она, моя невестка… Берет любовь как должное. И все ей мало. Я стараюсь, чтобы было много, а ей мало. Вот и происходит обесценивание. А я опять стараюсь, и опять…

— А не надо стараться, Сань. В этом твоя проблема, что ты слишком стараешься.

— Так я ж не для нее стараюсь, Коль, а как бы для Левки… Вернее, через нее пытаюсь для Левки, я ж объясняла уже…

— Да понял я, понял. А только и ты пойми, Сань, что любое излишество — это яд. Даже любовь в большом количестве — яд. Причем смертельный.

— Ну уж, скажешь тоже! — тихо возмутилась Катька. — Кому это бывает плохо от излишка любви, ты что! От недостатка — это да, а от излишка…

— А вы вспомните основное правило Парацельса, девочки. Как оно звучит, помните?

— Да откуда, Коль? — снова возмутилась Катька. — Чтобы помнить, надо хотя бы знать. Мы ж не такие умные, как ты.

— А что за правило, Коль? — насторожилась Саша. Слишком уж лицо у Коли в этот момент было значительное.

— Ну, тогда вслушайтесь… Звучит довольно коротко и недвусмысленно. Все — яд, и все — лекарство; то и другое определяет доза. Вот вам и правило Парацельса. Ну, уловили смысл?

— То есть ты хочешь сказать… Мои старания быть полезной семье сына, якобы излишние, — это яд?!

— Да, именно так. Только не старания быть полезной семье, а старания выслужить любовь невестки. Это разные вещи, Сань. Такие старания в больших дозах и есть яд. Считай, ты ее уже отравила, оттого она на тебя и злится. И защищается от тебя инстинктивно. Раздражаешь ты ее.

— Да… Пожалуй, он в чем-то прав… — неожиданно обидно поддержала Колю и Катька. — Объелась она твоим старанием, Санька. Пора на диету ее посадить, на голодный паек. Не старайся больше, уменьши дозу. По капельке им помогай, по капельке. Пусть она от тебя холодок почувствует. Глядишь, и улыбаться начнет, а не козью морду строить.

— Ну, чего уж сразу холодок-то! — испуганно глянул им в лица Коля. — Какое, однако, у вас бабское рассуждение субъективное, сразу в крайности, сразу в злость! А если объективно, если по-настоящему вдуматься в смысл… Если с осторожностью да с умом… Еще раз повторю, а вы вдумайтесь! Все — яд, и все — лекарство. Понимаете? Все! Все сущее. А то и другое определяет лишь доза. Это ж ко всему, по сути, применимо… Да, умный мужик был этот Парацельс. Может, мы за него еще по маленькой пропустим, а, девочки? А то все спорим, спорим… Давайте, да я пойду баньку топить…

Потом, улегшись после суетного дня в мансарде, где Катька всегда стелила Александре постель, та долго думала над Колиными словами. Спорила мысленно, не соглашалась. Нет, оно понятно, конечно, с этим правилом Парацельса… Очень точно сказано. С дозой переборщишь — яд будет. Но кто может верно определить эту дозу? И можно ли дозировать любовь? Когда помочь хочется искренне, от души, от всего материнского сердца?

Да и куда они, молодые, без ее помощи? Кто внука из садика заберет, кто ужин приготовит, пока они с работы едут да в пробках стоят? Она ж у них как палочка-выручалочка… Тем более ничего взамен не требует. Помогла и исчезла вовремя. Пыль смахнула, пропылесосила, ужин приготовила — нате, возьмите готовенькое. И выходные опять же… Выходные у них всегда свободны, Гришеньку к себе ей только в радость забрать… И вся эта помощь, выходит, яд?! Да куда ж они без этого яда! Нет, Катька с Колей не понимают просто. Своих детей нет… И вообще, зря она этот разговор сегодня затеяла, разжалобилась…

Во сне ей приснился Парацельс. Почему-то в черном плаще с капюшоном, накинутым на голову. Шел на нее, грозил скрюченным пальцем, повторяя механическим голосом одно и то же: «Все — яд, и все — лекарство; то и другое определяет лишь доза… Все — яд, и все — лекарство… Определяет доза…»

* * *

— …Арина, ну я же не знала… Я специально посмотрела лейбл, там значок стоит, что допускается машинная стирка…

Злой трепет пробежал по лицу Арины, даже показалось, послышался скрежет зубовный. Конечно, никакого скрежета не было. А было с трудом сдерживаемое раздражение, просто ужас-ужас какое. Да двойной ужас, оттого что надо его изо всех сил в себе держать, наружу не выпустить. Бедная, бедная девочка.

— Это моя любимая блузка, Александра Борисовна… Я ее всегда на руках стираю. Вы знаете сколько она в бутике стоила? А теперь только выбросить…

— Да почему, почему выбросить-то? Если складочки разгладить…

— Их уже не разгладить. Ладно, бог с ней, с блузкой. Но уж пожалуйста, Александра Борисовна, я вас впредь попрошу… Уж пожалуйста…

Ой, не сдержится. Сейчас раздражение хамством выскочит. Ноздри затрепетали, жемчужные зубки прикусили нижнюю пухлую губу. Голова повернулась в проем комнаты, где мелькали силуэты Гришеньки с Левой. Там у них бой был на рапирах, увлеклись. Но выскочившее раздражение услышали бы. А нельзя. Надо приличия соблюдать. В том-то и дело. Бедная, бедная девочка.

— Арин, извини. Я ж не знала про блузку. Тем более там и правда значок стоит, что машинная стирка допускается. Вот, сама посмотри. Я ж как лучше хотела, Арин.

— А не надо как лучше, Александра Борисовна! Не надо делать того, о чем вас не просят! Нет, я просила вас заниматься стиркой? Скажите, просила?!

Сорвалась-таки. Глаза стали туманно-злые, и голос полетел в слезный фальцет. Тут же за спиной Арины нарисовался Лева, обвел их лица тревожным взглядом.

— Мам, Арин… Вы чего?

— Ничего! — резко повернулась к нему Арина, выбросив свое «ничего» как нож.

— Да что случилось-то, можете объяснить?

— Лёв, это я виновата… Я блузку Аринину в стиралку засунула. Испортила, в общем. Извини, Арина.

— Хм… Из-за какой-то тряпочки и такая трагедия? — нарочито смешливо произнес Лева, глядя Арине в глаза. Хотя с нарочитостью Лева явно перебрал. Агрессивная какая-то нарочитость получилась, воинственная.