Обретение крыльев - Сью Монк Кид Страница 7

В надежде справиться с разочарованием я стала бодро обсуждать сама с собой свое будущее. Ведь произойти может что угодно. Все что угодно!

Ночью я открыла лавовую шкатулочку и долго смотрела на серебряную пуговицу.

Подарочек

Госпожа сказала, что я самая плохая горничная в Чарльстоне.

– Ты чудовищна, Хетти, чудовищна!

Я спросила мисс Сару, что означает «чудовищная».

– Не совсем такая, как все, – ответила та.

Ага, на лице госпожи было написано, что бывают плохие, бывают те, которые хуже, а после них уж чудовищные.

За первую неделю, помимо истории с дымом, я пролила на пол масло из лампы, оставив скользкое пятно, разбила фарфоровую вазу и подпалила щипцами для завивки прядь рыжих волос мисс Сары. Мисс Сара не стала браниться. Она перетащила ковер на масляное пятно, спрятала в кладовке погреба разбитую вазу и отрезала подпаленные волосы щипцами для снятия нагара.

Только в одном случае мисс Сара звонила в колокольчик: если к нам приближалась госпожа. Бина и ее девочки, Люси и Фиби, начинали петь: «Вот трость стучит. Вот трость стучит». Предупреждающий колокольчик мисс Сары давал мне некоторую свободу, и я, бывало, уходила по коридору к эркеру, откуда видна гавань с океанскими волнами, накатывающими на пристань. Ничто не могло сравниться с этой великолепной картиной.

Увидев ее впервые, я затопала ногами и, подняв руку, пустилась в пляс. Вот когда я обрела свою религию. В тот момент я не понимала, что такое вера, не отличала «аминь» от «аллилуйя». Знала лишь: во мне появилось нечто, связавшее с этой водой.

Я видела, как волны меняют цвет. В какой-то день они бывали зелеными, потом бурыми, на следующий день – желтыми, как сидр. Фиолетовые, черные, голубые. И все время в движении, ни на миг не успокаиваются. По морю взад-вперед ходят корабли, в глубине плавают рыбы.

Мне хотелось спеть воде песенку:

Через воды и моря

Рыбы пусть везут меня.

Хоть и длинен водный путь,

Мне с дороги не свернуть.

Спустя месяц или два я прилично освоила некоторые дела по дому. Но даже мисс Сара не знала, что иногда по ночам я покидаю пост у ее двери и до рассвета смотрю на воду, искрящуюся в лунном сиянии. Сверкали огромные, как блюдца, звезды. Иногда был виден остров Салливан. В темноте я тосковала по матушке, мне не хватало нашей кровати и развешенного над нами лоскутного одеяла. Я представляла себе, как матушка шьет их одна, вспоминала набитый перьями грубый мешок, красный кожаный мешочек с булавками и иголками, мой чудный латунный наперсток. В такие ночи я со всех ног мчалась в каморку над конюшней.

Матушка очень сердилась каждый раз, когда, проснувшись, заставала меня в своей постели. Говорила, если меня поймают, то беды не оберешься, я, мол, и так часто вывожу госпожу из себя.

– Ничего хорошего не выйдет из твоих ночных брожений, – говорила она. – Оставайся-ка на своей подстилке. Сделай это ради меня, слышишь?

И я старалась ради нее. Целых несколько дней. Лежала на полу в коридоре, пытаясь согреться на сквозняке и поудобней устроиться на досках. Приходилось мириться с этими мучениями, чтобы потом дождаться утешения от воды.

Сара

Прошло четыре месяца после катастрофы с моим одиннадцатым днем рождения. Проснувшись однажды пасмурным мартовским утром, я не нашла Хетти. Подстилка ее была смята, храня очертания маленького тела. В это время она обычно наполняла водой умывальный таз, развлекая меня всякими историями. Удивительно, но ее отсутствие задевало меня. Я скучала по ней, как по близкому другу, да и волновалась за нее. Ведь мать однажды уже приложилась тростью к Хетти.

Не найдя ее в доме, я остановилась на верхней ступеньке заднего крыльца, осматривая двор. Из гавани принесло редкий туман, и сквозь него просвечивало солнце, сияя тусклым золотом карманных часов. У дверей каретного сарая Снежок чинил ремень сбруи. Тетка сидела верхом на табуретке около огорода и чистила рыбу. Не желая вызывать ее подозрений, я не спеша направилась к кухонному крыльцу, где Томфри раздавал слугам орудия труда: Эли – мыло для мраморных ступеней, Фиби – два полотенца для чистки хрусталя, Сейбу – совок для наполнения ведер углем.

Дожидаясь, пока он не закончит, я скользнула взглядом по дубу в левом заднем углу двора. Ветки его были унизаны тугими почками, и, хотя сейчас дерево мало походило на себя летнее, мне вспомнился тот далекий день: я сижу на земле, расставив ноги, – в тишине и зное, в зеленоватой тени – и составляю из шариков слова: «Сара иди»…

Взглянув в противоположную сторону двора, я увидела Шарлотту. Мать Хетти шла вдоль поленницы, то и дело наклоняясь и подбирая что-то с земли.

Подойдя незамеченной, я увидела у нее в руках маленькие пушистые перья.

– …Шарлотта…

Она подпрыгнула от неожиданности, выпустила из руки перышко, и его подхватил морской бриз. Перышко долетело до верха высокой кирпичной ограды и застряло в изогнутых ветвях смоковницы.

– Мисс Сара! – воскликнула Шарлотта. – Вы напугали меня до смерти.

Она засмеялась визгливым нервным смехом, метнув взгляд в сторону конюшни.

– …Я не хотела… Хотела только спросить… не знаешь, где…

Не дав мне договорить, она указала на поленницу:

– Посмотрите вниз, туда.

Вглядевшись в промежуток между двумя поленьями, я заметила коричневое пушистое существо с острыми ушками. Совенок! Немногим больше цыпленка. Он помигал желтыми глазами, а потом уставился на меня, и я отодвинулась.

Шарлотта снова рассмеялась, на этот раз более непринужденно:

– Не укусит, не бойтесь.

– …Это птенчик.

– Я наткнулась на него несколько дней назад. Бедняжка лежал на земле и пищал.

– …Он был… ранен?

– Не-а, просто его бросили. Его мама – амбарная сова. Устроилась в вороньем гнезде под навесом, а потом пропала. Наверное, с ней что-то стряслось. Кормлю птенчика объедками.

Раньше мое общение с Шарлоттой ограничивалось лишь примерками платьев, но мне и тогда не нравилась ее проницательность. Из всех отцовских рабов она была самой умной, и в этом таилась опасность. Мои опасения впоследствии подтвердились.

– …Я буду хорошо обращаться с Хетти, – неожиданно ляпнула я.

Эти полные сожаления и в то же время высокомерные слова прорвались, обнажая чувство вины.

Глаза рабыни – медовые, как у ее дочери, – широко распахнулись, а потом сощурились, превратившись в щелки.

– …Мне не хотелось владеть ею… Я пыталась освободить ее, но… мне не позволили.

Я не могла остановиться.

Шарлотта опустила руку в карман фартука. Повисла гнетущая тишина. Она ощутила мое чувство вины и хитро им воспользовалась.