Вода камень точит - Сю Фудзисава Страница 7

— Ты как-то неважно выглядишь, устал, что ли?

«Да за кого ты меня принимаешь?» — проносится в голове у Миясэ, но все же он кивает в ответ головой. Алкоголь-то уж точно выветрился, а может, это усталость от вчерашнего онанизма? В самый разгар секса с Тамаки конец безнадежно опал, и как он ни реанимировал его — все без толку. Так и вернулся восвояси и перед тем, как залезть в ванну, кончил на журнальную картинку. Это была фотография девушки в кафе на фоне красных осенних листьев.

— Савамура-сан, а вы-то почему сегодня?..

— Да я почти половину недели здесь бываю. Я тебе раньше не говорил, что ли? Покойничков поджидаю. Вот за этим столом. Открою тебе служебную тайну: у меня в каждой больнице есть свои люди, чуть что — сразу мне звонят. Я пишу данные, а если нужна фотка башки покойного, то нанимаю рассыльного на мопеде — одна нога здесь, другая там, — и в набор. Как два пальца об асфальт!

Савамура снимает очки и аккуратно кладет их на стол. В его остром взгляде из-под нависших век затаилась усталая улыбка. Когда наблюдаешь за ним, создается впечатление, что он отрешен от остального мира. Возникают ассоциации с травой, с бумагой или какими-то растениями, чье присутствие в этом мире выражено очень слабо. Но это не так… Возможно, к пятидесяти все такими становятся, а может быть, эта мудрость есть следствие его необычной работы. Или, наконец, такова излучаемая этим человеком аура, размышляет Миясэ.

Он вынимает из кармана пиджака сигарету и вставляет ее в слегка поджатые губы. Прищурив один глаз, он прикуривает от одноразовой зажигалки и швыряет ее на стол. Заметив, что взгляд Савамуры следует за скользящей по столу зажигалкой, он делает быстрый вздох. Тамаки всегда ругала его за манеру бросать вещи. Будь то зажигалка, шариковая ручка, пакетик с аспирином или же компьютерная дискета — все слетало с кончиков его пальцев.

— Одно дело — в сердцах швырнуть деньги или телефонную трубку, а когда ты так поступаешь с обычными вещами, ты как бы пренебрегаешь мнением окружающих, — говорила Тамаки.

— Что мне каждый раз задумываться над такой ерундой? — со смехом парировал Миясэ, но вдруг посерьезнел, подумав об опасном своеволии своих пальцев. В такие минуты Тамаки всегда глядела на него искоса, фокусируя свой взгляд где-то у него за головой. Миясэ даже нравилось такое выражение ее лица.

— Миясэ, ну и длинные у тебя пальцы. Прям, как лапы большого паука…

Выпуская дымок тонкой струйкой, Миясэ поднял глаза на следящего за его пальцами Савамуру.

— Да, в самом деле… Мне это многие говорят, — отвечает Миясэ и чувствует, как потеют его руки под пристальным взглядом Савамуры — словно тот подглядывает за чем-то неприличным.

— Пожалуйста… Не смотрите так. Мне, право, стыдно, — говорит Миясэ, стараясь избавиться от завораживающего взгляда Савамуры, и чувствует, как краснеют кончики его ушей. Ему показалось, что на мгновение он заглянул в бездонную пропасть сознания собеседника, и его взгляду открылся поражающий воображение сгусток чужой памяти. Конечно же, Миясэ не мог проникнуть ни в образ мыслей Савамуры, ни в тайны его памяти, он лишь почувствовал, как внутри его головы разлилась черная и горькая смола. «Да, Савамура уже прожил долгую жизнь, не то что я», — думает Миясэ.

Пожевывая фильтр сигареты, он делает затяжку. И в этот момент:

— «Компанимару», третья линия, «Компанимару», третья линия, — хрипит динамик телефона внутренней связи.

— Да, пожалуйста, — говорит Савамура, указывая на стоящий рядом с ним телефон, но Миясэ предпочитает воспользоваться аппаратом журналиста из газеты, связанной с ювелирными салонами.

— Привет, уже на месте? Как там с номером?

От голоса Нисикавы лицо Миясэ рефлекторно кривится. Савамура не преминул это отметить — уголком глаза Миясэ видит, как дрожат его плечи. Тот буквально давится от смеха, прикрывая рот обеими ладонями.

— Прошу тебя! Мы тут напортачили, надо исправить! Поторопитесь! Уже звонили, интересовались, вышел ли тираж. Дело плохо, совсем никуда…

В телефонной трубке слышится музыка из агитационной машины ультраправых, которая, по-видимому, приближается к окнам редакции на Такаданобабе. Нисикава пытается перекричать ее. Миясэ отстраняет трубку от своего уха и, закрыв глаза, спокойно кладет ее на рычаг.

В его голове остаются лишь истошные крики правых и военный марш.

— Вот ведь как получилось. Перепутали-таки собаку с человеком! — доносится до слуха насмешливый голос старожила типографии «Тайё», когда Миясэ проверяет фотографии на новую статью, сидя за столом на третьем верстальном этаже.

— А по мне, так один черт.

Старик сидит на табуретке, будто кол проглотил, и курит. Это единственный оставшийся наборщик во всей типографии.

— Да, неудобно перед собакой, — отвечает Миясэ, глядя в глаза старику. Выцветшие седые волосы того напомажены и зачесаны назад. Ходили слухи, что за долгие годы работы со свинцовыми литерами его ноздри срослись от горячих металлических испарений.

«Настоящим мастером не стать, пока не расплавится перегородка между ноздрями». Эти слова Миясэ слышал от наборщика фотографий Сасады. Почти все сотрудничающие с типографией газеты сдавали в набор фотографии и дискеты. После наклейки фотобумаги фотолитография производилась офсетной печатью. В штате состоятельных газет имелись специалисты по проявлению и печатанию фотографий.

— Эй, старый! Только и знаешь, что табак курить, скоро совсем из ума выживешь!

Это Сасада, проходя за спиной Миясэ, кричит сидящему в глубине зала старику.

— Ах ты, сопляк! — отвечает тот, замахиваясь окурком.

Наблюдая за ними, Миясэ кисло улыбается. Ленивая перебранка типографщиков мало волнует его, просто досадно, что пришлось выходить на работу во внеурочный день, пятницу, только из-за того, что кто-то перепутал в статье собаку с человеком.

— Миясэ-сан, а вот ваша фирма…

Эти слова Сасада говорит каждый раз при встрече с ним. Раньше они со стариком отвечали за набор, а сейчас он и литер-то не касается. Только когда играют на интерес в «чет или нечет». Миясэ несколько раз видел их после работы на втором этаже, когда, попивая сакэ, они вытягивали литеру из глубокой чашки и угадывали четность черт изображенного на ней иероглифа.

— Миясэ-сан, а вот ваша фирма… ну, этот сотрудник-то, Кавабэ-сан, уж очень он нерасторопный. Не мог бы он чуть быстрее присылать нам текст рекламы, а то телится и телится. Высылал бы разом, мы бы здесь в момент все разбросали, раз — и готово. Давно бы сидели в харчевне, ели бы кимчи и запивали пивком.

Сейчас начнет свою шарманку крутить про то, как каждый месяц откладывает по пять тысяч в сельхозкооперативе, расскажет про Корею, про молодых телок, про секс и в заключение поведает о том, как прощался с бабой, угостив ее лапшой с пельменями.

— Это… Миясэ-сан! Познакомь ты меня с какой-нибудь молоденькой телочкой. Пихну разок-другой туда-сюда, всего делов-то. Ну что, у твоей подружек, что ль, нет? У тебя самого девчонка-то есть? Мне вот скоро уже полтинник стукнет, без молодого сока совсем никак — засыхаю, одним словом. Давай, приводи свою с подружкой, соберемся где-нибудь на четверых — я угощаю. Навернем кальби [12], закусим кимчами, а? Я вот пухленьких люблю, чтоб часто дула на горячую лапшу и сильно потела.