Лгунья - Валери Виндзор Страница 7

Я смотрела, как бегут секунды на электронных часах машины. До чего это долго — секунда. Я зевнула и постаралась устроиться поудобнее. Я убеждала себя, что ужасно устала, но уснуть не могла. Мозг перескакивал с одной мысли на другую. Я могла размышлять о сотне разных вещей, обо всех их возможных пересечениях и метаморфозах за то время, пока одна секунда уступит дорогу другой. Солнце жгло через окно. Я тихонько открыла дверцу и выскользнула из машины. Я чувствовала какую-то одержимость движением, не могла усидеть на месте. Сошла с просеки и направилась в лес, где трава на полянах длинная, мягкая и невероятно зеленая. Надо мной дрожали и сверкали на солнце листья. Я все дальше углублялась в чащу. Трава поредела. Под ногами шуршали мертвые листья. Я подумала, что зашла довольно далеко, и скоро достигну края леса, но впереди, насколько хватало глаз, убегали белые, стройные, параллельные стволы. Так что я уходила все глубже, вперед и вперед, тревожа птиц и цепляясь белой юбкой за буйную поросль ежевики, и думала о концах и началах, и прочей метафизической чепухе, которая, по крайней мере, отвлекала меня от мыслей о чем-то важном.

Через некоторое время до меня дошло, что иду я довольно долго и, скорее всего, заблудилась. Слово «заблудилась» меня очаровало. Это было пугающее слово, завораживающее.

— Я заблудилась, — шептала я, прислушиваясь к его значению. Оно меня как бы оправдывало, ибо означало, что моей вины здесь нет. Оно означало совершенно немыслимую свободу. И что самое приятное, оно означало возможность быть найденной, когда эта свобода станет в тягость. Какой-нибудь добрый лесничий может найти меня спящей на постели из опавшей листвы, и принести в свой домик, и завернуть в одеяло, и накормить молоком с хлебом, и другой детской едой. И все будут так рады найти меня — под «всеми» я подразумевала Тони — что забудут спросить, что же, черт меня подери, я делала одна во французском лесу в двухстах или около того милях [29]к югу от Парижа.

Я была погружена в эти фантазии, когда, протискиваясь через густые заросли ежевики, внезапно обнаружила, что стою на той самой песчаной просеке, с которой сошла вначале. Отошла я всего ярдов [30]на пятьдесят от машины. Трудно сказать, обрадовало меня открытие, что я ходила по кругу, или разочаровало. Крис все ещё спала, рот её был приоткрыт, и на подбородке блестел тонкий серебристый след слюны.

— О, Господи, — дернулась она, внезапно проснувшись. Она недоуменно мигала, вспоминая, кто я такая. На какой-то миг она здорово перепугалась. О, Господи. Сколько сейчас времени?

— Без пяти семь.

— Черт.

Машина, пятясь, выкатила на шоссе, и мы заехали в ближайший городок перекусить. Крис остановилась у здания, перед которым были припаркованы грузовики. Я сначала подумала, что это гараж, но сбоку от него прилепилась не внушающая особого доверия забегаловка Релэ Рутьер. Крис вошла туда так, будто заходила в подобные места каждый день, всю жизнь, будто она здесь хозяйка, и я последовала за ней. Все головы повернулись к нам. В комнате было полно народу: шоферы, сидящие за длинным, покрытым клеенкой столом. Я никогда раньше не заходила в такие заведения. Мы с Тони посещали рестораны с названиями вроде Ле Лион Д'ор, со свечами на столиках и с красными клетчатыми шторами на окнах, со всем тем, что Тони называл «местным колоритом».

— Ну что, годится? — спросила Крис.

Она уселась и принялась вертеть в руках солонку, оглядывая зал.

— Годится, — сказала я. Почему бы и нет? Теперь все в её руках. До Фижеака я покоряюсь её воле. Я намерена просто наблюдать и бездействовать, и будь что будет.

Крис заказала два ликера.

— Выпей, — сказала она, — тебе пойдет на пользу, — и добавила воды в мой стакан. Жидкость стала мутной. Мне нравилось, как она все решает за меня, от этого я чувствовала себя в полной безопасности, и выпила, хотя не выношу запаха аниса, и голова у меня мгновенно стала легкой-легкой, словно я смотрю на мир через стекло.

Запивали мы pichet [31]красного вина. «Vin compris» [32]— говорилось в покрытой пятнами картонке, на которой неразборчивым, корявым почерком были выписаны названия блюд по-французски. Стало жарко. Мне начинала нравиться насыщенная парами атмосфера забегаловки: нравилось, как от стола к столу в огромной кастрюле носят суп, нравился гул мужских голосов, шум кофеварки, звяканье стаканов, смех. Мне нравилось быть с Крис. После салата из сырых овощей и супа мы отведали кролика в горчичном соусе. Крис заказала ещё один pichet вина. Она все подливала и подливала в стаканы.

Вскоре меня уже смешило любое сказанное слово. Помнится, я без конца хохотала. Время от времени у меня возникало неопределенное воспоминание о чем-то, что я знала, но предпочла забыть, но я не позволяла этой мысли перерасти в нечто большее, вырасти настолько, чтобы её можно было узнать. Стоило ей только шевельнуться, как я делала очередной глоток вина и топила её при рождении. Кто-то поставил пластинку на музыкальном аппарате. Счастье вливалось в меня потоком, и в конце концов, я не понимала уже, счастьем я так переполнена или едой.

— Понимаешь, я никогда не ела в подобных местах, — объясняла я Крис. Только в её присутствии я могла на это решиться.

— Ты без конца это повторяешь, — сказала она, — никогда не делала то, никогда не делала сё.

— Потому что это правда, — я откинулась на спинку стула и с интересом оглядывала ресторанчик. Я была под защитой полнейшего безволия. Вся ответственность лежала на её плечах, не на моих. Она за все в ответе. — Я бы ни за что не отважилась зайти сюда одна.

Когда мы уговорили половину второго pichet, у меня промелькнула мысль: неужели она после этого намеревается вести машину, но едва я собралась задать этот вопрос, как она снова наполнила мой стакан, и я забыла.

— Ой, нет, — сказала я. — Хватит. Серьезно, — но сказала не всерьез, и она это поняла. Мы улыбнулись друг другу.

— Так ты, значит, бросила мужа? — спросила она.

— Да, — сказала я. У меня щеки болели от постоянного усилия сдержать смех. Я старалась не смеяться, хотя бы пока она намеренно не скажет что-нибудь смешное. Мне казалось, что хохот без причины — это явный признак того, что я пьяна. Или безумна. Или и то, и другое. — Да. На улице Франсуа Премьер.

— На улице Франсуа Премьер? — удивленно повторила она. — И что же, он до сих пор там?

Слезы катились у меня по лицу. Вино иголочками било в нос.

— Не знаю, — пробормотала я почти в истерике от хохота. — Не знаю.

Лица оборачивались к нам, глаза удивленные, рты открыты.

Крис вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— О Боже, — сказала она, — жизнь — невероятно смешная штука, если приглядеться.