Надкушенное яблоко Гесперид - Анна Бялко Страница 7

Даже сейчас – дети вчера ввечеру были отправлены к бабушке, покой и воля, но ведь нет, все равно: вскочила на автомате, на часах полвосьмого, в школу проспали! – и пока вспомнила про эти каникулы, успела до кухни добежать в невменяйке, и сна – как не было, весь ушел. И впереди – длинный сумрачный день, дождь, выходной, муж дома, а детей нету, и занять это внезапно свалившееся пустое свободное время совершенно, казалось бы, нечем. Лучше б спала до самого обеда, да теперь уж что...

Ирина привычным жестом ткнула кнопку электрического чайника, налила воды в кофеварку. Усмехнулась – чайник сегодня был ей совершенно не нужен, это продолжал работать автопилот, настроенный на максимально быстроэффективную утреннюю отправку детей в общеобразовательные учреждения, то есть – чтобы скорей по школам разогнать. Достала из шкафчика кофемолку. Раз, два – утренний процесс зарычал и пошел. Через три минуты, удовлетворенно оглядев владения – чайник шипел, кофеварка урчала и капала, – Ирина удалилась в ванную.

После долгого, горячего, с пеной, с удовольствием душа – все-таки есть и в каникулах своя прелесть – Ирина вернулась в кухню гораздо более оптимистичной. Кофе был готов. Она взяла чашку, устроилась с ней поудобнее на диване в углу – еще одна непозволительная утренняя роскошь из разряда давно забытых в суете, щелкнула пультом телевизора, потянула к себе валяющуюся тут же газету. Жизнь налаживалась. В сущности, совершенно необязательно киснуть целый день дома, зря они, что ли, с мужем одни тут остались, в кои веки! Надо придумать что-нибудь замечательное, всего и делов. Придумать и немедленно воплотить. Пожить, для разнообразия, культурной насыщенной жизнью. Сходить в кино-на выставку-в театр-в музей. Романтическое путешествие, елки-палки! Как это там называлось? Разбудить задремавшие чувства, вот! Ну или что-то в этом роде. Для начала неплохо было бы, конечно, самого Сашку разбудить. И это, как не без оснований подозревала Ирина, будет гораздо более сложной и неблагодарной работой.

Потому что Иринин муж Сашка ранних, и особенно насильственных, побудок и подъемов не любил. Как, впрочем, не любил и никаких внезапностей, скоропалительных решений и внеплановых путешествий, даже самых что ни на есть романтических. Впрочем, ничто романтическое вообще не может быть плановым, так? Поэтому романтика в их с Сашкой долгой совместной жизни – а сколько, собственно, уже? Мама дорогая, шестнадцать лет, семнадцать скоро, столько вообще не живут, какая тут на фиг романтика... Да и без этого, в смысле, если взять изначально... Сашка был изначально физтехом, очень хорошим программистом-системщиком, науки всегда любил точные, никакая романтика в их число не входила. На жизнь Сашка всегда смотрел очень реально и даже жестко. И решения, когда было нужно, принимал соответствующие и точно просчитанные. Например, когда они всей семьей – нет, даже тогда еще не всей, младший и не родился, дело было в самом начале девяностых, кругом бардак и разруха, поднялись и уехали в Америку, неизвестно куда, на другую планету, потому что Сашка узнал, что там берут на работу программистов. И оказался прав, его действительно моментально взяли, и приняли, и стали платить какие-то нереальные – так им тогда казалось, особенно по контрасту – деньги. И был куплен дом, и машина, и потом вторая, и получена грин-карта, и зарплата только росла, детей стало двое, и все было гладко, сыто и уже немножечко скучно... И тут Сашка сказал, что хватит, он дорос профессионально до высшего эшелона, больше, чем есть, ему платить уже нигде не будут – нужно открывать свою фирму. И к этому он подошел очень по-деловому, с хорошим другом и давним партнером открыл компьютерный старт-ап, наполучал патентов, продукт фирмы пользовался спросом, вышли на биржу, акции фирмы быстро росли и все было прекрасно, но тут во всем мире начался кризис в области высоких технологий, она же хай-тек. Акции падали, фирмы разорялись, программисты толклись табунами на биржах труда...

Сашка не сдался. Как ни были ему противны любые неожиданности, он не прогнулся, сгруппировался, во всем рушащемся вокруг него мире сумел разглядеть спасительный выход, еще раз решительно повернул рулевое колесо, и... Фирму удалось спасти, и деньги в семье остались, и акции снова потихоньку поползли вверх, но ценой этого стало их возвращение в Россию. Потому что стратегическим решением было пересадить фирму на российскую почву – Россия была единственной страной мира, которую не затронул компьютерный кризис. Наоборот. Бизнес здесь развивался, жизнь била ключом, а бардак за прошедшие годы если и не закончился, то сильно изменился и приобрел какие-то совершенно другие формы.

В общем, после девятилетнего отсутствия они вот уже шестой год жили в Москве. Купили большую квартиру в доме новой застройки, в районе Ленинградского шоссе, не в самом центре, конечно, но и окраиной это назвать было нельзя. Сашка заправлял совместной российско-американской фирмой, по делам которой то и дело мотался то в Колорадо, то почему-то в Швейцарию, дети ходили в хорошую школу, старший собирался поступать в университет, сама Ирина...

На вопрос, что именно: сама Ирина, ответить было не так-то легко. Как-то не поддавалась формулировкам то ли сущность самой Ирины, то ли ее отношение к происходящему вокруг, то ли мир не хотел делиться в этом месте на белое-черное...

С одной стороны, московская жизнь ей, в общем, нравилась. Вернее, здешняя, московская Ирина, больше нравилась сама себе. Москва лишала ее вальяжности, слизывала наросшую за годы американской жизни присущую ее положению «дамистость», возвращала давно забытые юношеские легкость и какой-то азарт. Там она была «пригородной», то есть живущей в предместьях, благополучной программистской женой, распорядок жизни которой удачно описывался старинной немецкой поговоркой «три К», то есть – киндер, кюхе, кирхе, разве что место церкви занимали посиделки по выходным с другими такими же благополучными женами. Другая же сторона состояла в том, что жизнь здесь была гораздо более динамичной, мир вокруг менялся с заметной даже глазу пугающей скоростью, и, наверное, от этого ощущение разлитой в воздухе какой-то непрочности, потенциальной опасности происходящего чувствовалось гораздо острее. Жизнь получалась если не собственно в страхе, то где-то очень недалеко от него, как бы в постоянном его ожидании. И почему-то от этого хотелось вдруг совершить что-то такое совершенно безумное, что-то такое, чтобы безумность этого совершаемого закрыла собой страх ожидания того, что только может свершиться. Естественно, минимально включенный разум ничего подобного не допускал, и оттого несовершенное отзывалось где-то внутри неясной даже самой Ирине сосущей тоскою.

В общем, она, пожалуй, и сама не знала – что это. Она была вполне довольна своей жизнью, да и трудно, пожалуй, было бы относиться к такой жизни иначе. Даже только формальное перечисление заполненных позиций в списке Ирининой жизни не оставляло, пожалуй, места для каких-то других трактовок. Дом, муж, дети, достаток, занятие... Да-да, и занятие тоже, потому что Ирина, освоившись в первую пару лет по возвращении и наладив вокруг себя удобный быт, нашла себе как-то исподволь симпатичное дело по душе, дававшее если не заработок – хотя и заработок в последнее время тоже, – то уж точно гарантированное удовлетворение и ощущение собственной значимости. Ирина была журналистом. Не тем, который, высунув язык, бегает туда и сюда в поисках дешевой сенсации, и не тем, который сидит в телевизоре с микрофоном наперевес – Ирина была, что называется, пишущим журналистом. Писать она начала еще в Америке, для себя, больше от тоски и потребности как-то использовать остающийся свободным душевный ресурс, но потом втянулась и, вернувшись в среду родного языка, решила использовать навык по назначению. Виток, другой, ее почти случайную, почти рекламную статью напечатали в небольшом журнальце, но дело пошло, и спустя несколько лет она уже была совершенно признанным и уважающим себя журналистом-фрилансером. Это значит, что время от времени, когда назревала душевная или иная потребность, она писала ненавязчиво то или это, что и печаталось спустя какое-то время в том или ином печатном издании. Писала Ирина в основном для журналов, все больше женских и глянцевых, писала вполне хорошо – по крайней мере, заказы к ней поступали регулярно, а в последнее время она даже была приглашена вести постоянную, ежемесячную колонку в одном из изданий. Да не просто каком-то паршивеньком, а в толстом, лощеном, уважающем себя журнале «Глянец». И – не это ли признание заслуг – даже тему колонки ей предложили выбрать самостоятельно. Ирина согласилась – от таких предложений не отказываются, но теперь... Впрочем, это теперь относилось как раз скорее к другой стороне Ирининой жизни, как раз к той, которая и не давала ей замкнуть круг довольства и сказать со всей уверенностью во всеуслышание, а главное, себе самой: «Жизнь удалась».