Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер Страница 7
Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер читать онлайн бесплатно
— Ой, гляньте на неё, люди добрые! Сидит! Картошку чистит, сидя. Совсем обленилась, голубушка?
Дочь подняла на мать взгляд, полный недоумения и обиды.
— Почему, мам? Что такого? Почему обязательно надо стоять? Так же удобнее!
— Удобнее! Вот главное слово в твоей жизни. И нитка в твоей иголке всегда длинная-предлинная, я ж замечаю. «Длинная нитка — ленивая девка». Может, ты, не поднимая задницы, пыль вытирать приспособишься? — Антония засмеялась умелым, натренированным глумливым смехом. А потом картинно махнула рукой и вернулась к пылесосу, чтобы подумать, отчего же ей ни разу в жизни не пришло в голову чистить картошку сидя. Ей было всё равно, что там кумекает дочь по поводу услышанного от матери, ей хотелось разобраться в себе, как же так получилось, что она вечно себя вымучивает всяческими неудобствами, считая это нормой жизни, а Таська, вся из себя современная и мизинца матери не стоящая, вот так легко и непринуждённо разрешила одну из маленьких, но болезненных проблем быта. Просто села на попу и ноги её не работали в этот момент, а вполне себе отдыхали. Инстинктивно, что ли, у нее это получается? Вот, наверное, да: у неё самой, у Антонии, нет инстинкта этого — искать удобства и комфорта, а у нынешнего поколения лоботрясов это есть. Растут, паразиты, в благополучии и неге, и не могут себе даже представить, что жить надо, преодолевая боль и муки, и именно из такой жизни вырастает мудрость и понимание… Чего? Эта мысль требовала завершения, какой-то морали, всеобъемлющего вывода о… правильности образа жизни отцов (её, Антонии образа жизни) и порочности мышления поколения детей, нынешнего поколения (Таськиного образа жизни). Досада прошла, «вкусно» думалось, как она непременно отобразит эту деталь в своих книгах. Как заострит на этом внимание читателя, как подчеркнёт эту пропасть между ней и ими… между собой и дочерью… Всё к лучшему, всё — в топку творчества. Спасибо, Таська, подарила ещё одну ценную мысль. Ты их даришь мне, деточка, много, даже сама не подозревая об этом. Причём, с самого раннего детства. Хорошо, что ты сообразительная и говорливая. Продолжай, девочка моя. Хоть этим ты оправдаешь своё существование на этом свете, оправдаешь то, что я, как папа Карло, уже столько лет гроблю свои силы и свой талант на обслуживание тебя, на твои проблемы, на твоё воспитание… Сколько сил моих ты жрешь, ребёночек, сколько здоровья! Ну, хоть какая-то отдача.
Антония дочистила картошку и поставила её на огонь. Идти в магазин? Антония выглянула в окошко: слякоть, грязь, серость и дождик накрапывает… Ну его, не стоит. «Нарежу, как обычно, толстыми ломтями сёмгу, салатик сварганю из огурчиков и помидорчиков, чёрный хлеб имеется… И ещё с Масиком водочки тяпнем за ужином — отметим окончание большой работы.» Не просто работы — знаковой книги! В ней Антония, наконец, расставила все точки над «i», всему миру показала, кто есть кто, какие они с Масиком, какие у них дети… А главное — ох, как больно будет тебе, Тасечка, очень больно! В новом произведении я ответила на все твои упрёки, на все вопросы, которые ты задавала мне в своих письмах из Израиля. Ждала ответа, девочка? Так ты его получишь в литературном виде. А литература — это на века! Тошнёхонько тебе будет, милая… Антония улыбнулась своим мыслям и мечтам об этом самом будущем: о том, как дочь будет читать новую книгу. Она представляла себе выражение лица Таськи и сладкое чувство отмщённости и удовлетворения дочкиной болью заполнили всё её старое и так подводящее в последнее время тело. Эта сладость была похожа на… оргазм. Да, да, именно так, на оргазм! Господи, сколько уже лет (десятилетий?) она не испытывала этого чувства, только читала про него и сама много-много писала. Писала по воспоминаниям о тех временах, когда это было… Плюс помогало богатейшее воображение! Зато она давно научилась получать почти такое же удовольствие от интеллектуальных упражнений, от умения с помощью языка и своего литературного дара полностью выразить себя, свои чувства и мысли на бумаге, донеся их таким образом до огромного количества людей… и словить кайф на понимании и принятии себя, своей личности публикой. О, какой глупый физиологический оргазм может сравниться с оргазмом интеллектуальным! Пусть она обделена известной радостью жизни, пусть! У неё это было, было давно, в молодости, можно сказать, в жизни прошлой. Ну и что? Зато ей открыты такие возможности и наслаждения, которые тебе, Тасечка, сроду не испытать, хоть ты и нашла в свои сорок лет вторую молодость и женское счастье. Якобы… А всё равно тебе не доказать мне ничем, что твой путь, твоя жизнь — правильны и прекрасны. Потому что ты никогда не узнаешь настоящей сладости — сладости победы и торжества ума и таланта. Что такое твои постельные утехи рядом с могуществом писателя, который уже всё испытал в этой жизни — не думай, что ты такая уникальная! — зато мой талант способен продемонстрировать всему миру твою ущербность и убогость в сравнении с писательской мощью, мудростью и… правильностью во всём. Ты-то, деточка, неправа и глупа. Своей глупостью ты загнала себя в угол, борясь с тем, кто тебе не по зубам. Зачем ты ввязалась в это, дурочка?! Куда тебе…
Главное противоречие, в которое они вошли с дочерью ещё в совершенно нежном Таськином возрасте (лет эдак в двенадцать-тринадцать) было, на первый взгляд, ужасным забавным, смешно сказать — идеологическим. Посмотреть со стороны, бред сивого мерина — из-за этого матери войти в глухое непонимание с дочерью. Но так это выглядит со стороны глупого обывателя, разумеется. У каждого человека в жизни есть своё святое, то, что нельзя грубо трогать, нельзя не уважать, не испытывать пиетет и даже трепет. И никто — никто, слышите? — никакой родной человек (дочь, сын, отец) не имеет права не то, что надругаться, но даже подвергать сомнению святыню. В конце концов, если это для кого-то святое, значит, будь любезен придержать язык и эмоции, что бы ты там ни думал по этому поводу. А Таська не удерживалась…
Для Антонии святым всегда было шестидесятничество. То самое, имени Солженицына, Окуджавы, Визбора, Галича и так далее со всеми нужными литературными остановками. Антония была убеждена в том, что их поколение, хрущёвское поколение интеллигентов, прозревших, всё понявших, настрадавшихся в душной тирании, образованных, прочитавших всё то, что должен прочитать культурный человек, переосмысливших прошлое отцов, а заодно заново воспринявших христианские ценности — поколение особенное, выдающееся, знаковое. Их дети уже не такие. Они не сумели вобрать в себя высокие дух и философию, которые родители буквально дарили им с самого младенчества, а если выражаться метафорично — сразу положили в их колыбельки вместе с погремушками. Нет, дети оказались не достойны своих отцов, не восприняли, не вобрали. Ну, ладно, не дано, что ж поделать… Но так хотя бы должны понимать, что такое их отцы и матери, какова их роль в истории страны, каков их вклад в нынешнее благополучие этих самых детей.
Может, кто-то счастливый из шестидесятников этого и дождался от своих отпрысков, но только не Антония. То есть, сын-то да, он — свой, родной, такой же. Он всегда пел с ними за столом «Милая моя, солнышко лесное…», «А мы по тууууууундре…», как это было прекрасно! А вот Таська при этом презрительно морщила нос, а порой даже слышался ее насмешливый шёпот: «Тоже мне туристы, зэки политические…». Не туристы, а шестидесятники! Вот.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments