Вечером во ржи. 60 лет спустя - Джон Дэвид Калифорния Страница 7

Мы почти не разговариваем; я слушаю, как тикают настенные часы и как чавкает за едой Гарри. Меня, считай, здесь уже нет. Выбраться отсюда труда не составит. Только старину Гарри покидать жалко. В том смысле, что завтракать ему отныне придется в одиночку.

Гарри, окликаю его.

Прощаться не собираюсь, хочу просто перекинуться с ним парой слов, пусть даже ничего не значащих.

Гарри, а воробьи зимой улетают на юг?

Сам не знаю, с чего это я про воробьев вспомнил, повода никакого не было, просто выпалил первое, что в голову пришло.

Гарри поперхнулся; маленький кусочек тоста с апельсиновым желе вылетел у него изо рта и приземлился между нами.

Дьявольщина! Дались тебе эти воробьи! Чтоб тебя!

Не понимаю, какая муха его укусила. Наверное, он сегодня не расположен беседовать – с ним такое по утрам бывает.

Я что хочу сказать, втолковываю ему, мне просто интересно, почему одни птицы улетают, а другие нет.

Правда, под конец я уже перехожу на шепот, потому что не хочу напоследок огорчать Гарри. Он и так разволновался, я же вижу. Весь покраснел, закашлялся, как будто у него кусок в горле застрял.

У меня реально нет аппетита; я вообще мало ем. Отодвигаю свою тарелку. И вдруг на меня накатывает такое чувство, что медлить больше нельзя – нужно срочно уносить отсюда ноги к чертям собачьим. Не потому, что Гарри меня достал или еще что, – просто накатило, и все.

Возвращаюсь к себе в комнату, ненадолго присаживаюсь на кровать. Оглядываюсь по сторонам и вижу знакомые предметы, сто раз виденные. Письменный стол, на нем фотографии в рамках: Мэри, Дэниел с семьей, Фиби со своими детишками; над стенным шкафом – полка для шляп, на прикроватной тумбочке – лекарства.

Флаконов с таблетками должно быть три штуки: доктор Розен прописал мне по одному лекарству от каждого моего недомогания, которое собирается вылечить, но сейчас мне на глаза почему-то попались только два таких пузырька. Третий, наверное, в ванной стоит. Флакон под желтой крышечкой – от мочевого пузыря, под голубой – от головокружения, под белой – от депрессии.

Доктор Розен еще молод, а в глазах печаль, как у нашего лабрадора – был у нас когда-то пес. Когда именно – точно сказать не могу, но знаю, что был. Звали его Рудольф; прожил у нас четыре года, а потом его машина сбила.

Он тут недавно – это я про доктора Розена. Они с женой решили сюда переехать, чтобы их дочки росли на свежем воздухе. Его семейство, оправленное в рамочки, выстроилось в одну шеренгу лицом к нему на его письменном столе. Докторов, как видно, еще на студенческой скамье учат оправлять свое семейство в рамочки и выстраивать на столе. Когда пациенты это видят, они думают, что ничего плохого с ними случиться не может. Как-никак, доктор всю свою родню поставил за ними приглядывать. Короче, место он выбрал с умом. Чего-чего, а свежего воздуха у нас хоть отбавляй.

Беру пузырек под желтой крышечкой, но не открываю. Медленно верчу в пальцах так и этак, таблетки внутри перекатываются со зловещим шорохом. Отсюда мне хорошо видно кляксу на оконном стекле, и я представляю себе, каково это – пробудиться от ночного сна, выпорхнуть из лесной чащи, пролететь над садом и – бах! – врезаться в невидимую стену. Я бы прямо в воздухе окочурился, не долетев до земли. Фигово было бы так окончить свои дни, точно говорю.

Что-то мне тревожно, не могу усидеть на месте; встаю, опять поднимаю раму и смотрю вниз, на воробья. Замечаю, что мир больше не молчит. Слышно, как ветер с глухим шипеньем пробирается сквозь кроны деревьев и скользит по крыше дома. Почему-то мне становится жалко доктора Розена. Это чувство всплывает откуда-то снизу, как мыльный пузырь, а жалко доктора мне потому, что он расстроится, когда узнает, что я не взял с собой назначенные мне таблетки.

Но таблетки теперь ни к чему; самочувствие у меня превосходное. Кроме того, сумку я брать не собираюсь, а таскать три аптечных пузырька в карманах мне не улыбается.

Раз вещи собирать не нужно, заняться мне особенно нечем; достаю из шкафа темно-синюю куртку, набрасываю на шею шарф и в последний раз, уже на ходу, смотрюсь в зеркало.

И едва не отшатываюсь. Не потому, что я так жутко выгляжу, ничего такого. Одет прилично, белые волосы зачесаны набок. А напугало меня выражение моих глаз. Полубезумный взгляд, как у капитана, который стоит на носу своего галеона и видит приближение шторма. Одна часть его сознания вопит: «Тысяча чертей!» – а другая молит: «Приди, забери меня с собой». А улыбка – и того чище. Пересушенная, бесформенная, скривила мне половину рта. Это, наверное, потому, что улыбаться мне здесь некому и улыбка на моей физиономии – как на корове седло. Но сдержать ее нет возможности; я просто отворачиваюсь от зеркала и выхожу.