Нерассказанная история - Моника Али Страница 7

– Ради Бога, Пат, – вздохнул я.

Она заплакала. Я извинился.

Она хочет, чтобы я перебрался обратно в Лондон и жил с ней. Очевидно, Джон с ней согласен, как и мои племянница и племянник. Я все свалил на работу, сказал, что мы, историки и писатели, нуждаемся в полной изоляции. Что нам необходимо оставаться наедине со своими мыслями.

Похоже, она немного приободрилась.

Но я почти не продвигаюсь вперед.

...

Вчера работал весь день, а результат никчемен. Двести слов по поводу договора Клейтона-Бульвера и весьма поверхностные рассуждения о полемике относительно бельгийских репараций… Мыслями я совсем в другом месте.

...

«Иллюзии конфликта. История англо-американской дипломатии» доктора Лоуренса Артура Сеймура Стендинга».

Как звучит? Скучновато?

Мое великое произведение. Мое наследие. Мое единственное дитя.

Девять лет беременности и созревания плода, и ребенок, вне всякого сомнения, окажется мертворожденным. Если роды вообще состоятся.

В декабре приехал Том и повел меня на ленч. Я сказал, что в рукописи уже семьсот страниц. Он и глазом не моргнул.

– Вот здорово! – воскликнул он. – Мы устроим вечеринку в «Карлтоне»… нет, в «Реформе». А может, и в «Гаррике». Где пожелаешь!

Ублюдок! Надеется, что я умру, не успев закончить книгу, и тогда можно не выполнять условия контракта.

...

Работал над своей «био», как ее настойчиво называет Том.

Лоуренс Стендинг родился в Норфолке в 1944 году, учился в Мальборо-колледже и Тринити-колледже, а также в Оксфорде, где получил диплом с отличием и степень бакалавра истории. После окончания университета работал в министерстве иностранных дел и служил на разных должностях в многочисленных странах, включая Турцию, Бразилию, Германию и Японию. (Может, разбавить фактические данные, упомянув о короткой карьере шпиона?) В 1980-м уволился из МИДа, чтобы стать личным секретарем принцессы Уэльской, пост, который сохранял до 1986 года. Но продолжал оставаться ее неофициальным советником до безвременной гибели принцессы в 1997 году. В 1987 году Лоуренс вернулся в академию, где получил степень доктора англо-американской истории и стал старшим преподавателем в колледже Лондонского университета. Лоуренс всегда считался заядлым спортсменом: был членом команды Оксфорда по крикету, бегал почти каждый день, пока в марте 1997 года врачи не обнаружили у него неоперабельную опухоль мозга. Умер в 1998-м. Умер в 1999-м. (Ненужное вычеркнуть.)

...

Еще один потраченный впустую день. Возился с «био». Ощущение такое, будто писал собственный некролог.

...

Поехал на плановый осмотр к доктору Пател, хотя, честно говоря, особого смысла не вижу.

– Апатия – типичный симптом для фронтальной опухоли головного мозга, – изрекла она. – Испытываете ли вы также приступы агрессии, раздражения, неспособности сдержаться?

– Занимайся своими гребаными делами, сука. И не лезь в мои, – ответил я.

Разумеется, ничего такого я не ответил. Не уверен, что доктор Пател сможет оценить шутку.

Я дал ей полный отчет о своих головных болях, тошноте, смазанном изображении в левом глазу. Сказал, что больше не различаю запахов. Она все это записала.

...

Все, о чем я хочу написать…

Что еще имеет значение?

Да и что вообще я сделал значительного в своей жизни?

...

Что мне мешает? Если я закончу все это (закончу и сразу избавлюсь), может, сумею снова сосредоточиться. Давай же, Лоуренс, дурень ты этакий!

...

Я собираюсь повидаться с ней в последний раз. В марте. Пока я еще не слишком ослаб и могу куда-то ехать. Все устроено. Я полечу в Вашингтон, чтобы «продолжить свои исследования», а там возьму напрокат машину или найму водителя, если возникнет необходимость.

– Обещаю, что, если не приеду в назначенный день, это будет означать только одно, – сказал я.

– О, Лоуренс! – воскликнула она и взяла меня за руку.

В этой области у нее немалая практика. Держать руку умирающего… такой жест никогда не сделает ее святой, зато поможет ей завоевать репутацию ангела в этом бесчувственном мире.

Или это из-за опухоли я так апатичен? Понятия не имею. Знаю только, что, когда пишу этот абзац, чувствую себя живым.

Давай, Лоуренс, продолжай. Это вовсе не предательство.

...

Синтия приходит убирать в доме. Она никогда не касается моих бумаг. Я ее вышколил. С друзьями я вижусь только на ресторанных ленчах и очень редко. Иногда на ужинах в чьем-нибудь доме. Они расспрашивают о книге с таким чертовым тактом, с такой сочувственной деликатностью, такими негромкими голосами, словно именно книга служит причиной моего медленного умирания.

Однажды приехала Гейл. Трудно поверить, что когда-то мы были почти помолвлены. Кто еще навещает меня? Только Патрисия, которая, нужно сказать, может поддаться соблазну прочитать мой дневник, если найдет его на столе. Узнать, правда ли то, о чем говорят до сих пор? Что я никогда не «признавался в своей истинной сексуальной ориентации»…

Возможно, она слышала также другую, очень распространенную сплетню о том, что я, работая в Кенсингтонском дворце, спал с хозяйкой. Не то чтобы Патрисия когда-либо упоминала о том или другом даже в шутку.

Конечно, она способна сунуть нос в дневник, но прочтет ли когда-нибудь семьсот страниц рукописи, пока я в ванной или в туалете? Успеет ли нечаянно наткнуться на эту вставку? Никакой надежды.

Ну что, убедил себя? Дал себе разрешение? И чего ты ждешь?!!

...

От шести месяцев до года. Так утверждает доктор Пател. Это отведенный мне срок.

– Хотя, – повторяет она, – предсказать точнее невозможно, и я неизменно отвечаю, что мне все понятно. Это помимо тех десяти месяцев, которые я уже прожил с тех пор, как мне поставили диагноз. Только тридцать процентов таких, как я, живет сверх крайнего срока. Четырнадцать процентов дотягивает до пяти месяцев. Бывают и счастливые ублюдки, которые спокойно существуют целых десять лет. Моя опухоль имеет более высокую степень, чем у них.