Терракотовая старуха - Елена Чижова Страница 7

Моя дочь возвращается поздно. Вечером – работа (секретарь в адвокатской конторе), днем – университет. Ее специализация – уголовное право. Скоро выйдет на диплом.

После школы поступила не сразу. В те годы мы бедствовали. Я пробавлялась дешевыми уроками. Те, кто могли платить, не нанимали репетиторов. Их дети поступали на платное. Тогда это было просто.

Мой бывший муж мечтал увидеть ее историком, подсовывал свои книжки. Этому я противилась: думала, если станет историком, перейдет на его сторону. Боялась ее потерять. Но и не филологом. В новой жизни надо устраиваться по-новому. В нашей семье юристов не было. В этом смысле юриспруденция – компромисс.

«Выучится. Сделает нормальную карьеру». Мне нравится ее будущая специальность: адвокат по уголовным делам. Во всяком случае, без работы не останется.

«Какую нормальную? – Я помню, как он разозлился. – Или что, надеешься... на это? – По ящику демонстрировали очередной подвиг – наш президент пилотирует сверхзвуковой лайнер. – Так вот, не надейся. Тут юридического – мало. А на историю я бы помог. Пристроил бы на бюджетное».

Бесплатное образование – сильный довод. В этом году мне исполнится сорок семь. В Европе это считается хорошим возрастом. Дети выросли, можно пожить для себя...

Дочь жалеет меня: «Ничего. Всего год. А потом ты бросишь свои уроки. Пошлешь их к чертовой матери. Во всяком случае, перестанешь ездить».

У меня хорошая дочь. Нас связывают теплые отношения. Никаких современных драм, трагической изоляции, взаимного мучительства или застарелых фобий. Нам некогда и незачем мучить друг друга. Рано или поздно она станет преуспевающим юристом. За это я плачу деньги. Мать юриста не должна бояться старости.

Будь я ее клиентом, она посоветовала бы мне оформить трудовую книжку. Мало ли как сложится... Теперь это снова важно. Нельзя относиться легкомысленно. Этой темой я не заморачиваюсь: последняя запись сделана пятнадцать лет назад.

У нас с государством – свои счеты. Друг другу мы ничем не обязаны: ни я – ему, ни оно – мне. В свой срок оно назначит мне нищенскую пенсию, но работать я буду до смерти. Во всяком случае, я к этому готова.

Суффиксы и приставки, морфология и орфография, чередование гласных и согласных, однородные члены предложения. Если надо, могу и про небо над Аустерлицем, и про вечно терпеливого мужика. Образ русской женщины: горящие избы и кони... Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки. В каких морях та рыбина гуляет – Бог забыл...

Мои нынешние уроки стоят дорого – я умею назначать достойные цены. Должна платить за ее университет. Университет – единственное, что я могу себе позволить.

– Конечно, перестану, – мне не хочется ее расстраивать. – Пускай они ездят ко мне.

Дети богатых родителей не ездят по урокам. К ним репетиторы приезжают на дом: за это им платят деньги. Те, кто ездят сами, просто платят. Этот этап я уже миновала. Хочется верить, что навсегда.

– А с другой стороны, – я говорю, – так бы и сидела сиднем. А тут – все-таки выхожу.

Дочь принимает на свой счет: в моих словах ей слышится укор.

– Ну, хочешь, давай сходим в кино. Теперь – хорошие кинотеатры. Современные. Отличный стереозвук.

Все, что надо, я уже видела и слышала. В плохих кинотеатрах. Акира Куросава, Анджей Вайда, Жан Кокто.

– А наши? – она возмущается. – У нас тоже были хорошие режиссеры!

Я согласна: конечно, были. Их фильмы шли широким экраном.

– А эти?

– Эти – в Кинематографе. Ты не представляешь! Списки, километровые очереди... Давка у кассы – лишь бы достать абонемент.

– Километровые? – она смотрит недоверчиво. – Ужас!

Я не знаю, что ей сказать.

Макбет, Земляничная поляна, Завещание Орфея.

В Орфее – я помню самое начало: из ладони прорастает цветок. Нет, не так... Шуршанье, рябая пленка. Мы сидели, затаив дыханье. На наших глазах его ладонь раскрывалась на весь экран. Из нее прорастал цветок, белый, похожий на лилию. Этот цветок выбивался наружу: из сосудов, из самой горячей крови – этой кровью наливались и наши лепестки...

Та кровь не спекалась сгустками. Не густела. Не предавала. Не лгала. Не жаждала утоления...

– Нет, – я повторяю упрямо. – Нам нравились европейские фильмы.

– Ну, Куросава, положим, не европеец...

Мы с дочерью сидим на кухне. Это – наш ритуал. Вечерняя кофейная церемония. Сегодня кофе кажется мне горьким.

– Да, – я соглашаюсь. – Формально не европеец. Но дело не в этом. Они принадлежали всему миру. Мировому кинематографу...

Дочь перебивает, не дослушав:

– Вы ходили с тетей Яной?

Я киваю машинально, не успевая вдуматься в вопрос.

– Вот видишь! – голос дочери торжествует. Она похожа на следователя, который дождался признательных показаний. – Ну сколько можно... Вы же так дружили! А – теперь? – ее голос становится укоризненным. – Это – кому сказать... Сколько вы с ней не виделись? Пятнадцать лет?!

В ее возрасте этот срок кажется вечностью.

– Ты могла бы ее пригласить. Сделать шаг навстречу.

Мы стояли в вестибюле, сбившись стайкой. Учительница скомандовала: разобраться парами. Я не ходила в детский сад и не поняла команды. Девочка, стоявшая рядом, поняла. Эту девочку я приметила сразу: белый передник с крылышками. Про себя я назвала ее девочкой с крылышками. Мне родители купили передник на лямках. Она взяла меня за руку. Ладошка вспотела от счастья. Я испугалась, что она выдернет руку...