Расслабься, крошка! - Георгий Ланской Страница 7

Поселили их в захудалом санатории, главный корпус которого производил самое удручающее впечатление. Здание давно не ремонтировали. Внутри, в холле с облупившихся стен на посетителей смотрели бельмами гипсовые барельефы: рабочие с молотами, крестьяне с колосьями, дети с невразумительными игрушками. Антон бросил сумку на пол и, хмыкнув, огляделся по сторонам.

— Версаль, — сказал он.

Дежурная за стойкой строго посмотрела на него и поджала губы, но потом, увидев, куда он смотрит, опустила глаза и пробурчала что-то нечленораздельное. Антон же с усмешкой разглядывал белоглазого красноармейца, с распахнутым ртом, флагом в одной руке и саблей в другой. Нос у безымянного героя был отбит, и это придавало ему сходство со сфинксом.

Сфинкс Антона развеселил, потому на убогость номера он уже не отреагировал, а поздно вечером, когда вся группа торжественно отмечала прибытие на натуру, он с удивлением понял, что совершенно не думает о Рокси, словно кто-то незаметно вынул занозу из нывшего сердца. Была боль — и нет боли. Даже не боли, а некоего непонятного дискомфорта.

Дай бог здоровья тому, кто придумал водку! Или вечная ему память?

Не разобравшись, как все-таки правильно благодарить создателя лучшего русского антидепрессанта всех времен, Антон радостно поддерживал компанию, звонко чокался рюмкой, хрустел огурцами, которых в большой пластмассовой миске было много, тискал гримершу Танечку, которая заливисто хохотала, и чувствовал себя превосходно. И даже утром, когда он проснулся от головной боли, прижимаемый к стенке с жирными обоями жарким Танечкиным телом, чувство невероятной свободы так и не покинуло его.

Прибытие на съемочную площадку главной звезды сериала Алексея Залевского Антон воспринял прохладно, в струнку не вытянулся, ноги целовать не бросился. Глядя на остатки былой красоты этого испитого мужчины, Антон недоумевал: что только находят в нем женщины и режиссеры? Да, неплохой актер, но амплуа однобокие: мрачные красавцы, разочарованные жизнью, продолжавшие добиваться справедливости, герои-любовники, на которых бросались все дамочки. Но, как это ни прискорбно, после громкого успеха двадцать лет назад, когда Залевский сыграл героя-гусара, ни одной по-настоящему значимой роли.

Станиславский сказал бы: не верю! Антон говорил: халтура!

Алексей в редких интервью (поскольку журналистов крепко не любил) рассуждал об искусстве, великих писателях, вроде Чехова, сетовал, что сейчас никто не пишет чего-то подобного, осуждал коллег, снимавшихся в рекламе, и намекал, что вот-вот блеснет на широком экране в голливудском блокбастере. По слухам, увядающим красавцем заинтересовался кто-то из великих, не то Вуди Аллен, не то Спилберг. Аллен собирался ставить эпическую драму, а Спилберг — очередной «Парк юрского периода», и оба никак не могли решить, у кого же будет сниматься русский актер Залевский. Журналисты экзальтированно всплескивали руками, ахали, Залевский снисходительно улыбался, а его коллеги хихикали за спиной и пересказывали бородатый анекдот об актере, отказавшем Спилбергу, потому что у него под Новый год были елки.

Постепенно к этим россказням привыкли и уже на них не реагировали. Алексей снимался в сериалах и второсортных любовных мелодрамах, крепко пил и менял подруг. Одну из последних Антон знал хорошо. Ею оказалась певичка Мишель: рыжая, безголосая, исполняющая слюнявые песенки о вечной любви. Когда-то Мишель, которую в реальной жизни звали Мариной, тесно дружила с подругой Антона, пока между ними не пробежала кошка. Вспоминать эту историю Антон не любил.

За завтраком, в длинном скучном зале с желтыми шторами на окнах, собралась почти вся группа. Антон сел за стол с актерами Леней Синицыным и Игорем Ларионовым, ожидая, когда подойдет официантка — толстая баба с пергидрольной халой, охваченной несвежим белым чепчиком. И хала, и чепчик кренились на одну сторону. Толстые бока официантки колыхались студнем под ситцевым платьем в черно-белые горохи, а коралловые серьги задорно плясали, цепляясь за мочки уха, как самоубийца за карниз…

Пахло в зале неаппетитно — чем-то подгоревшим, а под потолком, кажется, даже стояла сизая дымка, заползавшая из дверей и вентиляции. На стенах, освещенных веселыми брызгами солнечных лучей, висели картины: натюрморт с дичью, плохонький пейзаж и скособочившийся портрет голой красотки с виноградной гроздью, засиженный мухами. Наверху с натужным гулом и хрипом вращались лопасти вентилятора.

— Чего изволите? — лениво спросила баба, вынула из грязноватого передника блокнот и огрызок карандаша и выжидающе замерла. Вентилятор слегка раздувал ее кудряшки, отчего казалось, что волосы шевелятся, как ожившие макароны.

— А меню можно? — спросил Антон.

Синицын хмыкнул и уткнулся в тарелку.

— Откель у нас тут меню? — удивилась баба. — Я вам и так скажу, что на завтрак.

— И что?

— Ну, значится, каша перловая с печенью, супчиков два штуки. Хотите — рассольник, хотите — борщ…

«Борщ» она выговорила как «борсч», чем невероятно развеселила.

— …Потом еще салат «Витаминный», огурчики с помидорчиками, кисель, компот, выпечка. Чай с сахаром.

Антон подумал и посмотрел в тарелки коллег. Оглядев их унылые лица, он задумчиво сказал:

— Ну, давайте салат «Витаминный» и… борсч. Каши не надо.

— А компот? — поинтересовалась баба.

— И компот не надо. Чаю и булку. С чем у вас булки?

— Есть с маком.

— А еще?

— Есть без мака, — пожала плечами баба, словно удивляясь сказанной им глупости.

— Давайте с маком, — вздохнул Антон.

Баба послюнявила карандашик, черкнула в блокноте пару слов и отплыла от столика, как подбитый сухогруз, заваливаясь на один бок.

Антон проводил ее взглядом.

— Колоритная фигура, — сказал он.

— Это ты еще дворника не видел, — фыркнул Синицын. — Типочек — закачаешься. Помнишь, у Лунина в «Островитянине» Мамонтов снимался? Вот, нечто подобное. Сухой, жилистый, без зубов, а глазки умные, как у собаки. И пальцы кривые, в заусенцах, рабочие такие, а на запястье солнышко.

— Наколка?

— Ну. А говор пензюковый. Пензюки ж не гэкают, не акают, они поют. Я прям заслушался. Выйди потом, поболтай, авось пригодится для картинки какой.

С Синицыным и Ларионовым Антон был знаком еще с Питера, где дебютировал в сериале про доблестных ментов. Леня, маленький, с вечной улыбкой, был уже довольно известен, но, как и у Антона, карьера у него складывалась скорее сериальная, в рамках одного формата — русского мужичка «с хитринкой». Горбоносый, кудрявый Ларионов был характерным комедийным актером, в кино снимался часто и довольно успешно, но от ролей разнообразных клоунов он изрядно подустал. Потому на съемки в сериале согласился не раздумывая, о чем довольно быстро пожалел. На момент его согласия Залевский, который когда-то увел у него жену, утвержден еще не был. Узнав о появлении в фильме заклятого врага, Игорь долго ругался, намереваясь разорвать контракт, но потом стух, и только при упоминании соперника злобно поджимал тонкие губы.