К западу от смерти - Луис Ривера Страница 7

Выходя из квартиры, я, вспомнив старые детективные фильмы, приклеил тонкую ниточку одним концом к двери, другим к косяку. Теперь я хоть буду знать наверняка, приходил кто-нибудь или нет. И знать заранее.

* * *

Целый день я просидел за своим столом. Я не ходил пить кофе, не шатался бесцельно по офису, болтая ни о чем с коллегами. Просто сидел и делал вид, что обдумываю новую статью. Даже взял в руки карандаш и что-то чиркал в блокноте. Голова была занята одним — что я увижу, когда вернусь домой?

В конце рабочего дня я зашел в кабинет главного редактора. Когда-то мы вместе окончили университет. Он всегда был на несколько баллов впереди. Теперь он руководит редакцией, а я пишу то, что он закажет. Я думаю, что все справедливо. Он со мной не соглашается. Его жена погибла в автокатастрофе три года назад. С тех пор он вообще перестал верить в справедливость.

Я сел в шикарное кожаное кресло, и мои колени оказались где-то на уровне подбородка. Шеф посмотрел на меня из-под очков и чуть поморщился. В университете он был приветливым парнем.

— Что у тебя? — спросил он. — Неважно выглядишь. Веселый день рождения?

— Можно сказать и так, — ответил я.

— Стоило того?

— Наверное.

— Так что у тебя?

— Мне нужен отпуск. Недели две.

— Зачем? Устал?

— Пожалуй, да. Да и дел накопилось… Кое-что смогу писать и в отпуске. Если будет что-то срочное… Не обещаю, что много, но если будет что-то срочное…

— Две недели дать не могу. Сам понимаешь, писать некому сейчас.

— Десять дней.

— Ладно, — он снял очки и помассировал глаза. Главный редактор довольно крупного журнала — та еще работенка. — Но постарайся не исчезать. Можешь понадобиться. Сдавай все материалы и отправляйся отдыхать. Господи! Мне бы хоть пять дней!..

— Так в чем дело?

— А это все, — он показал рукой на стол, заваленный гранками, фотографиями, какими-то записками и прочим бумажным хламом. — Это куда я дену?

Я пожал плечами. Действительно, куда он это денет? Иногда я радовался, что всегда немного отставал от него.

— Ты слышал когда-нибудь о погонщиках верблюдов? — спросил я.

— Африка? Азия?.. Какие погонщики? При чем они? Есть какой-то материал?

— Да нет, — сказал я, выбираясь из кресла. — Просто прочитал в одной книжке, что мы все погонщики верблюдов.

— Это в каком смысле?

— Долго рассказывать… Ну, я пойду?

— Помни, десять дней. И ни днем больше.

Когда я выходил из офиса, мне показалось, что я вряд ли захочу вернуться.

* * *

После работы я отправился в кино. На какой-то фильм Хичкока. Но вникнуть в черно-белую мешанину ужасов так и не смог. То, что происходило сейчас со мной, было куда страшнее и непонятнее. Потом я пошел в бар. Там, за пивом и солеными орешками, я просидел почти до закрытия.

И в кино, и в баре я ощущал, как сжимается все внутри при одной мысли о том, что мне придется возвращаться домой. Из каких-то затерянных галактик подсознания выползали детские кошмары.

Я пытался взять себя в руки. Говорил себе, что всему можно найти рациональное объяснение, нужно только не терять голову и попытаться все как следует проанализировать. Но холодный скользкий комок страха продолжал тяжело ворочаться внутри.

Когда бармен со скучающим видом начал уж слишком часто поглядывать на меня, я расплатился и вышел во влажную темноту вечера. До моего дома была пара кварталов. Сегодня черепаха без всякого труда обошла бы меня на этой дистанции.

Наконец, я подошел к двери. Нитка была на месте. Мне стало спокойнее. Но стоило зайти в квартиру, сердце сделало кульбит и попыталось убежать из грудной клетки. Снова чужое присутствие было таким явным, что казалось, человек вышел из комнаты только-только. Я схватил с полки рукопись и быстро пролистал ее. На страницах пепла не было…

Пепел был под журнальным столиком.

Первым побуждением было схватить трубку и позвонить в полицию. Но, посмотрев на часы, я понял, что опоздал с этим часа на четыре. Звонить придется завтра. На всякий случай я решил не спать. Чтобы хоть немного успокоиться, я позвонил девушке. Долго слушал длинные гудки, прежде чем вспомнил, что сегодня она опять выступает в клубе. А может, и не выступает… Просто обиделась, что я исчез на все выходные.

Я повесил трубку и почувствовал себя очень одиноким. Когда остаешься наедине со страхом, одиночество становится невыносимо острым. Острее оно бывает лишь в минуту большой радости.

Мне предстояла не слишком веселая ночь.

В последние дни лучшим средством от сна была рукопись. Я начинал немного привыкать к Танцующему и его истинам.

Прах вождя

И снова Танцующий остался один. Он продолжал свой путь на запад. Вскоре жаркую пустыню сменила сухая степь. Танцующий вдохнул запах степных ветров. Перед ним волновалось серебристое море. Он провел ладонью по густому ковылю и сказал с улыбкой:

— Душа многих людей способна уместиться на острие стрелы. И прочными нитями к ней привязаны сотни безделушек, которые считаются самой жизнью. Такая душа — как паук в центре паутины… Крошечный мохнатый паук, цепляющийся за свое богатство. Стоит оборвать эти нити, жизнь тут же покинет эту душу. Отними у пахаря его поле, кем он будет?!

Но поистине счастливы и живы те, у кого душа достаточно велика для того, чтобы вместить в себя это море благоухающих трав, и пески, что лежат позади, и горы, темнеющие на горизонте… Что можно отнять у такой души?.. КАК у нее можно что-то отнять? Она и есть сама жизнь.

Так говорил Танцующий траве, расстилавшейся вокруг, и солнцу, ласково взирающему на него.

И вдруг взгляд Танцующего упал на курган, возвышавшийся впереди. Неспешно подошел к нему Танцующий и увидел, что это могила великого вождя.

На вершине кургана сидел огромный ворон. И крылья его были чернее самой ночи.

Ворон не испугался человека. Лишь посмотрел на него и глухо каркнул.

— Здравствуй и ты, зловещая птица, — сказал Танцующий. — Я не потревожу ни тебя, ни того, чей сон ты оберегаешь. Просто хочу постоять рядом с тем, кто поверг в прах полмира, и сам обратился в прах.

Танцующий оперся на свой посох и долго смотрел на крутые склоны кургана, поросшие изумрудной травой. Полны печали были его глаза. И полно грусти его сердце.

Наконец заговорил он, словно могли слышать и понимать его ворон и тот, кто был погребен тысячи лет тому назад.

— Что вижу я? Тот, от чьего взгляда трепетали народы, теперь пялится пустыми глазницами во тьму своей могилы! И лишь ворон хранит твой покой. Но и он с тобой лишь потому, что с высоты кургана удобнее ему высматривать добычу. Когда этот холм растает, он улетит от тебя тоже…