Путь Людей Книги - Ольга Токарчук Страница 7

Встреча людей, намеревавшихся отправиться за Книгой, состоялась первого сентября на постоялом дворе под Парижем, в Сент-Антуанском предместье. Трактир назывался «У императора», хотя, наверно, никто из останавливавшихся в нем, а возможно, и сам хозяин уже не помнили, почему его так назвали. Это было полудеревянное-полукаменное строение с небольшой галереей, на которой стояли два стола. У одной из стен пирамидой были уложены пустые бочонки из-под вина, и как раз между ними и высоким развесистым каштаном остановился экипаж Вероники. Со двора видна была городская застава: беспорядочно разбросанные деревянные домишки, давно забытый позорный столб и церковь, которая, быть может, уже мнила себя парижской. В восточной части небесного свода разгоралось солнце, тени ложились еще по-летнему резкие, и тем не менее все окрест подернуто было выцветшей серостью конца лета. Пахло тысячелистником, иссохшей землей и отдохнувшими за ночь лошадьми.

Вероника приехала в собственной карете, которую ей подарил шевалье. Теперь, поджидая его в тени каштана, она рассеянно поглядывала на игравшего во дворе с собакой подростка. Вероника была слишком возбуждена, чтобы на чем-либо сосредоточиться. Ум ее был занят созданием картин ближайшего будущего. На каждой из них она видела себя со стороны; так иногда бывает в сновидениях: мы остаемся собой, однако наша личность условна и изменчива — вон тот, напротив меня, это тоже я. Вероника видела себя черноволосой молодой девушкой. Эта девушка ждет любовника, который вскоре станет ее супругом. Она взволнована, щеки ее горят. Наконец подъезжает карета, золоченая и сверкающая; принадлежит она отцу шевалье, очень важной персоне. Из кареты выходит, нет, выскакивает шевалье д'Альби в темном камзоле с белоснежным жабо. На его лице восхищение, знакомое Веронике по проведенным вместе ночам. Губы прохладны и нежны. Он целует ей руку; затем следует поцелуй в уста. Они пересаживаются в его карету, лошади трогают. Сундуки. Нужно еще перенести сундуки, ведь там подвенечное платье. Картина как бы перемещается назад во времени: сейчас оба сундука привязывают к экипажу шевалье. Путешествие долгое, но картины проплывают перед внутренним взором Вероники со скоростью горного ручья. Вероника видит вереницу ночей в гостевых комнатах придорожных трактиров — ночей, согретых жаром двух обуреваемых желанием тел. Она также видит дни, до краев заполненные дивными пейзажами, которые не могут быть реальными, ибо Вероника не знает иных пейзажей, кроме улиц Парижа. И наконец она видит венчание: ступени какой-то испанской церкви, белое платье, украшенное атласными розочками. Ее воображение достигает этой точки и, вспугнутое растущим возбуждением, запутывается в деталях, отказывается двигаться дальше. Пока Вероника ждет жениха на постоялом дворе «У императора», она совершает это путешествие, все более и более сумбурное, много раз. Но вот со стороны Парижа подъезжает карета. Черная и громоздкая. Из нее выходят двое мужчин — однако ни один из них не похож на шевалье д'Альби, отпрыска благородного рода, любовника куртизанки Вероники.

Маркиз и господин де Берль обратили внимание на женщину, сидящую в открытом легком экипаже. Они слегка поклонились ей, направляясь в трактир, где была назначена встреча с шевалье д'Альби. В глазах Маркиза чуть дольше задержалась расцвеченная необыкновенными красками картина: сидящая в густо-зеленой тени дерева женщина в шоколадном платье, в нарядной шляпке медового цвета, из-под которой выбиваются непослушные прядки темных волос. Такого рода картины обычно вешают на стену в столовой или над лестницей: в них не обязательно всматриваться — просто цветное пятно, от которого улучшается настроение.

Шевалье не было, и это могло означать, что он либо опоздает, либо не явится вовсе. Оба — и Маркиз, и де Берль, — как только увидели одинокую женщину в экипаже, пустой двор и лениво привалившегося к столбику галереи трактирщика, подумали, что более вероятно второе. Но то было всего лишь смутное опасение — мысль, мелькнувшая в голове и затерявшаяся в сутолоке иных впечатлений. Правда, потом, после получасового ожидания, эта мысль вернулась к Маркизу: он снова подумал, что д'Альби уже не приедет, что идеально спланированную череду событий нарушит та непредсказуемость, которая всегда была свойственна шевалье.

Господин де Берль более не скрывал свою злость. Ему вообще был непонятен образ жизни д'Альби, да и, пожалуй, тот особый вид энергии, которая никогда в нем не иссякала и взрывалась, выплескиваясь наружу бешеным фейерверком.

Шевалье опаздывал уже на час, и объяснить это можно было только наводнением, пожаром или ураганом. День, однако, был чудесный. Теплый ветерок принес кухонные запахи, и мужчины ощутили голод. Они уселись за стол на галерее — чтобы видеть дорогу. Движение было небольшое: медленно ползущая крестьянская телега, кучка сезонных работников, колченогая старуха с котомкой за спиной. Небо над Парижем было окрашено в бледно-голубой цвет прошлого. Маркиз чувствовал: что бы ни случилось, в прошлое возвращаться нельзя. Путешествие началось, и теперь имела значение только цель. Не важны больше планы, ожидания и люди, которые эти планы строили. В определенном смысле не важно было даже, что вообще кто-то отправился в путь. Экспедиция уже существовала в уме Маркиза — а значит, и в реальности. Оттого Маркиз и не нервничал так, как господин де Берль. Он полагал, что они просто съедят запоздалый завтрак и поедут дальше, не особенно расстраиваясь из-за отсутствия шевалье. Примерно это он и сообщил за завтраком де Берлю, однако тот, принципиальный противник любых отклонений от принятого плана, настаивал на возвращении. Доводы, которые он приводил, были для него весьма характерны: а вдруг это предостережение, знак, запрет? Маркиз смерил его долгим взглядом, но, когда минуту спустя они увидели, что их кучер едва стоит на ногах и его рвет, встревожился. Де Берль, роясь в сумках в поисках сушеной мяты и угольного порошка, пришел к выводу, что они получили второе предостережение. Почему бы им не вернуться в Париж, выяснить, что случилось с шевалье, нанять нового возницу и поехать завтра, послезавтра — тогда, когда разработан будет новый план. Маркиз слушал господина де Берля невнимательно, так как наблюдал за молодой женщиной, которая в эту минуту вышла из кареты и попросила у хозяина стакан воды. Она нервно обмахивалась веером, щеки у нее горели. Маркиза очаровала робость ее движений, контрастирующая с уверенностью тела, которое, будучи вырвано из тени яркими лучами солнца, выглядело теперь более крупным и сильным. Она то и дело посматривала на дорогу, и Маркизу показалось, что он видит в ее глазах смятение. Что-то здесь было не так. Молодая, хорошо одетая женщина, парижанка («Почему я ее не знаю? » — подумал Маркиз), в одиночестве ожидающая кого-то на окраине… И вдруг, на какой-то неизмеримо краткий миг, его осенило: связав концы с концами, он понял, что перед ним пресловутая любовница шевалье, о которой тот рассказывал на всех углах, умоляя собеседников держать язык за зубами. Кажется, он собирался на ней жениться, что все его друзья воспринимали как очередной ход в бесконечной игре с отцом. Маркиз внезапно ощутил прилив симпатии к молодой женщине. Поглаживая ладонью серебряный набалдашник трости, он раздумывал, не подойти ли ему к ней и не завести ли разговор. Она заметила, что на нее смотрят, и их взгляды на секунду встретились. Маркиз улыбнулся и слегка поклонился. Смутившись, она кивком ответила на поклон и, глядя в землю, вернулась в карету.