Таверна трех обезьян - Хуан Бас Страница 7

– Тогда начнем. Я тоже постараюсь изо всех сил. Я хочу выиграть и сохранить трех обезьян.

Происходящее доставляло мне изысканное наслаждение и воспринималось как грандиозный пролог того, что я предвкушал и надеялся пережить физически с этой восхитительной женщиной в постели. Она блефовала, я блефовал, и мы подняли ставки невообразимо высоко, имея на руках простые пары. Мы показывали чудеса проницательности, стремясь проникнуть в мысли друг друга, выискивая уязвимые места противника, использовали тактику неожиданную или обманную.

Наши шансы сравнялись на втором круге. Последний я только что проиграл и метнул кости для финального торга. В открытую легли черная семерка и красная восьмерка.

– Тройка черных от красной.

Она поверила. Тройка была. Она оставила три черных на столе и выбросила две кости втемную.

– Тройка черных от туза.

Удивляло, что она лишь незначительно повысила ставку. Ведь она прекрасно понимала, что я прикупаю до покера, поскольку шансы выстроить эту комбинацию были весьма приличными. Туза не оказалось. Я во второй раз перебросил в закрытую те же самые две кости.

– Покер черных плюс дама.

Я медленно подвинул к ней стаканчик: под ним находились еще одна черная и дама – мне удалось получить нужный набор. Она колебалась мгновение, посмотрела мне прямо в глаза и согласилась. Теперь, чтобы обосновать повышение, ей требовались король, туз или черная. Пятьдесят на пятьдесят, не так уж плохо. Оставив на виду покер черных, она перебросила единственную оставшуюся кость втемную и придвинула ко мне стаканчик, не заглянув под него.

– Поднимаю.

Если я посмотрю сдачу, мне придется метать снова. Я верил в удачу, по моим расчетам шансы в пятьдесят процентов вполне позволяли идти на повышение. Интуиция подсказывала мне, что под чашечкой непременно скрывается туз или черная; поскольку я их пока не видел, то имел право вслепую поднять ставку без повторного хода: никто из нас не ведал, что под стаканчиком. Это было рискованно, но я поддался искушению:

– Еще поднимаю.

– То есть, в игре туз или черная?

– Справедливо. Не доверяешь своей сдаче?

– Не настолько… Не верю.

Она вертикально подняла стаканчик: всего-навсего красная восьмерка: я проиграл.

– Ладно, сдаюсь. Я остался без трех обезьян и без души. Поступай с ней, как тебе заблагорассудится, но довольно играть, согласна?

Перед тем, как заключить ее в объятия, я еще раз взглянул на красную восьмерку и перевел взгляд на лицо женщины… Прежде, чем наши губы сомкнулись, меня вновь посетило неприятное чувство тревоги и отвращения, как раньше, когда я слушал музыку трех обезьян… Эта красная фишка и лицо доньи Марии с выражением странным, бесчеловечным, застывшим, словно стеклянный глаз пианиста, стали последним, что я видел и что помню о той ночи.

Я рассказал эту историю и говорю, а точнее, думаю – ибо из всего, что дано человеку, у меня осталась только способность мыслить – в полном мраке, оторванный от всего мира. Я ничего не вижу, не слышу и не ощущаю. Тем не менее, каким-то неведомым способом, отличным от обычных механизмов, которые служат человечеству для познания мира, мне стало известно, что я обитаю в одной из трех обезьян, и что я – не знаю, как лучше выразиться, – дух, заключенный в ней.

Но такого не может быть. Несомненно, это всего лишь моя фантазия, порождение рассудка, еще живого, однако пребывающего в состоянии клинической комы. Вероятнее всего, в конце злополучной игры с доньей Марией со мной случился инсульт или что-то вроде. Вполне логичное объяснение, и, признаюсь, оно меня несколько утешает, ибо если это так, то в любой момент – надеюсь, он наступит в скорейшем времени – я умру, и мой мозг перестанет функционировать.

Или я, наконец, очнусь, и кошмар прекратится.

Но довольно часто я совершенно отчетливо «чувствую», что заключен в оболочку обезьянки, что я обезьяна – неужели другие несчастные тоже томятся в фигурках двух музыкантов? – и это бестелесное существование разума вне времени и пространства продлится вечно, пока не будет уничтожена шкатулка, а может, и после того. Я несчетное количество раз представлял, как ее пожирают языки пламени!

Думаю, я обезьянка-чародей, фокусник, который показывает трюк с наперстками и костями. Почему именно фокусник? Хотя у меня нет никакой связи с внешним миром, непостижимым образом я знаю, когда открываются и закрываются дверцы из красного дерева, и шкатулку заводят, понимаю, что двигаю обезьяньими лапками с зажатыми наперстками, поднимая и опуская их по очереди на игральные кости с выбитыми на них одним и двумя очками… Я не слышу мелодии из шкатулки, но знаю, что она звучит. Это только увеличивает мои страдания; поскольку вместо безвкусного мотивчика в нестерпимом треньканье механизма мне чудится музыкальная тема из «Гитариста Джонни», и меня охватывает непреодолимое отвращение, сродни тому, что я испытывал физически, когда слушал подлинную мелодию шкатулки или целовал донью Марию в последний раз.

Возможно, обольстительная донья Мария и впрямь приходилась матерью Мариане, завладела моей душой и поместила ее здесь, отомстив таким образом за смерть дочери. Возможно даже предположить, дав волю воображению, что она поняла, кто я такой, стоило мне переступить порог «Таверны 3-х обезьян»: не случайно, а по велению неумолимой судьбы я приехал в Бильбао, и тем вечером очутился в нужном месте, а затем попался на крючок к ее помощнику, пианисту, чтобы орудием мести стали покер и гипнотическое обаяние женщины.

Возможно, она – сам Сатана, а я нахожусь в уготованной мне преисподней. Но это нелепый вздор. Я атеист и совершенно не верю ни в бессмертие души, ни в прочие религиозные глупости.

Мне невыносимо одиноко и страшно.