Культурный герой - Юлия Зонис Страница 7

Станция встретила их пустотой коридоров, гулкостью и невероятным морозом. Внутри было, казалось, градусов на двадцать холодней, чем снаружи. В таком холоде чудилось неприятное — так и казалось, заверни за следующий угол, и увидишь бывших обитателей станции, с белыми неживыми лицами и движениями марионеток. Поэтому никто особенно не огорчился, когда Игрек решил не останавливаться здесь. Закинув на склад лишние припасы, остальное погрузили на снегоходы и двинули вглубь ледяной платформы. Места назначения достигли через два дня и здесь разбили временный лагерь. Уже с утра инженеры занялись разверткой радара. Часам к пяти задуло, понесло по льду мелкий колючий снег, и пришлось скрываться в палатках. Ветер усиливался. Игрек, выглянув наружу — лицо закрыто шерстяной маской, вокруг губ изморозь, — вернулся обеспокоенный и заявил, что надо перетащить в палатку ящики с инструментами, иначе занесет, потом придется рыскать с металлоискателем. Старлей вызывался помочь. Он вообще странно привязался к Игреку за время плавания, как привязываются к младшему брату, неловкому толстому увальню. Увальня можно дома и по затылку огреть, но во дворе и в школе надо оберегать, ведь увалень или нет, а — брат, куда от него денешься.

— Ну и что, что жид, — мучился Старлей, убеждая как бы самого себя. — Жиды тоже разные, есть свои, есть чужие. Вот ты — свой, и мне наплевать, замешивал ли ты там мацу с кровью младенцев…

— Я не ем мацу, — мягко замечал Игрек.

Его умиляла эта привязанность. Сам бы он младшего братца-толстяка отвел бы на какой-нибудь пустырь да и столкнул в котлован строящегося дома ненароком. Больше всего он ненавидел публичное унижение, а брат-толстяк — ходячее воплощение такого унижения. Но Старлею, по мнению Игрека, просто не хватало мозгов. Вот и сейчас, вместо того чтобы сидеть в тепле палатки и нянчить в руках крышку от термоса, до краев налитую горячим чаем, Старлей покорно вздохнул, натянул куртку и маску и полез из палатки. Что ж, это многое облегчало.

Снаружи мело, как будто ветер огромной метлой решил убрать весь снег с платформы и обнажить чистый первозданный лед. Пригнувшись, они попробовали идти, но ветер сбивал с ног.

— Давай на снегоход! — проорал Старлей.

Проблуждав с минуту в белесом месиве, они наткнулись на одну из машин. Снегоход долго не заводился, но наконец завелся, и они рванулись сквозь муть. Секло лицо даже сквозь маску. Одной рукой удерживаясь за плечо Старлея, другой Игрек шарил в кармане. Ему очень не хотелось обронить то, что он там прятал.

Пока Старлей рылся в снегу и грузил в прицеп саней ящики, Игрек подобрался к радару. Опоры были уже собраны, и развернута воронка, лисьей мордой уставившаяся в неотличимое от земли небо. Под курткой Игрека была сумка с лэптопом. Гарантированные двадцать часов заряда батареи при любой температуре. Игрек усмехнулся. Вот сейчас и проверим. Достав шнур, он подключился к панели управления радаром и застучал по клавишам. Перчатки пришлось снять, и пальцы мгновенно утратили чувствительность, но это было уже неважно. Старлей бултыхался в снегу неподалеку, все еще возясь с ящиками. Он и не заметил, как рыло радара дрогнуло и медленно опустилось, шаря, слепо нащупывая цель, и как остановилось на красном пятне его куртки.

— Эй! — заорал Игрек. — Эге-гей! — И, когда Старлей обернулся, вытащил из кармана ракетницу.

Это было все тем же злополучным черноморским летом. Вовка раздобыл откуда-то ракетницу — похоже, стащил ее у физрука. Ракеты купили в городе, в «Туристе». Втроем они — Венька, Вован и Ленька — отправились на Скалу и долго роняли шипящие звезды в спокойное ночное море. К рассвету стрелять в море им надоело, и они потопали обратно в лагерь. Шли через луг, на котором уже паслись сонные, немые коровы. Черно-белые, пегие туши то выныривали из тумана, то вновь скрывались, и неслось иногда над белыми волоконцами мглы тоскливое «му-у». Вовка внезапно остановился и прищурился, разгребая траву босой пяткой.

— А чо, ребята, если в нее из ракетницы — дырка большая будет?

Ленька постучал по лбу согнутым пальцем:

— Совсем ку-ку? Отловят тебя, будешь в колонии для несовершеннолетних дырки мерить.

Вовка, дитя совхоза, почесал в затылке ракетницей и сказал:

— Ага. Жаль. Ну, я думаю, в метр дырища была бы, если вплотную.

Безобидный Венька, похоже, и вправду испугался, что Вован затеет эксперимент. Он помчался по полю, высоко вскидывая коленки и улюлюкая. Коровы меланхолично уступали ему дорогу, а с того конца луга уже ковылял пастух, ругаясь во все горло и щелкая бичом. Пришлось сматываться.

Так они тогда и не выяснили размеров дыры.

Пальцы задубели настолько, что он боялся промазать. У Игрека был всего один выстрел. Пока успеешь перезарядить, Старлей очухается и душу из него вытряхнет. Поэтому он целился очень тщательно. Старлей, петляя, бежал к саням. Вот здоровяк споткнулся, упал, но снова вскочил и пересек последние метры. Сбоку тонко гудел радар. Гудение мешало Игреку сосредоточиться. Он прикусил губу, и насквозь промерзшая губа треснула, и во рту стало тепло и железно. Старлей уже плюхнулся в седло снегохода и вцепился в руль. Игрек надавил на спуск. Короткий ствол рыгнул, и чуть дернуло плечо, а на месте головы Старлея расцвел красный шар. Это было так неожиданно и красиво, что Игрек заморгал и ртом втянул обжигающий воздух и мелкую снежную крупу. Задохнулся, закашлялся. Старлей орал. Он никак не желал умирать и все бегал по снегу, как обезглавленный петух. Махал руками, хлопал себя по капюшону, пытаясь потушить огонь. Гудение сбоку усилилось, и, обернувшись, Игрек увидел странное: от радара, казалось, тянулась раскаленная белая струна, связывающая Старлея, его снегоход и уходящая в снежную муть. Но и в метели струна не терялась, а расширялась, как полоса света, бьющая через диафрагму. «Линза», — успел подумать Игрек, и тут снегоход взорвался. Охваченный пламенем, Старлей упал в снег. Он уже не кричал, а только выл и катался. Лед под ногами Игрека дрогнул. Невольно глянув вверх, он увидел, как белые струны тянутся сквозь метель, и на каждую нанизана яркая точка спутника. Игрек удивился — как можно разглядеть спутники днем, да еще и в такую пургу, — но тут льдина перед радаром зашаталась и встала на дыбы. Неизвестно, на сколько метров тянулась трещина, однако лед треснул и прозрачным небоскребом вознесся над водой. Игрек упал на четвереньки. Белое сияние усилилось. Теперь оно было всюду. Не затронуло лишь узкий клочок тверди с барахтающимся в снегу Игреком и радаром. Лед крошился с грохотом, напоминающим пушечные залпы. Ослепший и оглохший Игрек зажал глаза руками, и потому не видел, как от моря до неба поднимается сверкающая стена, отделяя его от всего остального мира, как расходится широким кругом — так расходятся круги по воде от брошенного камня.

…В один из тех жарких летних вечеров, которые по сути своей холодные зимние вечера, поскольку других вечеров в Арктике не бывает… Так вот, Игрек сидел на льдине и смотрел на приближающуюся Медузу Горгону. Медуза наплывала из-подо льда медленно, но неизбежно, волосы ее, словно наэлектризованные, шевелились, а губы раскрывались в предвкушении поцелуя. Когда-то, на черноморском побережье, Игрек сравнил бы эти губы с ломтиками грейпфрута, набухшими пурпурным соком. Теперь бы он сравнил их с кое-чем другим, но охота сравнивать отпала. Огромные, широко распахнутые глаза Медузы отражали полярное сияние, и небо, и космос, и летучие корабли инопланетных захватчиков, спешащих на зов, — а в сущности, не отражали ничего, кроме черной глубины Медузьего сердца. Игрек с трудом оторвал взгляд от этих манящих глаз и пробормотал: «Помогите». Он оглянулся, как будто ожидал увидеть спешащих на помощь — может быть, Веньку в дурацких широких плавках, и набычившегося Вовку, и Ирку с красками и этюдником. Однако вокруг только плескалась вода, и далеко, на горизонте, нестерпимо блестела Стена. Даже снега не было — весь снег снесло взрывом, и остался лишь ослепительно чистый лед и Медуза под ним. Она была уже совсем близко. Игрек откашлялся и снова позвал: «Помогите. Кто-нибудь…» А за его спиной, у выкорчеванных опор радара, ветер-шутник складывал мелкие льдинки в слова. Точнее, всего одно слово, и слово это было…