Картинки деревенской жизни - Амос Оз Страница 7

4

Водитель Миркин, широкозадый вдовец лет шестидесяти, уже переоделся в домашнюю одежду — просторные спортивные брюки и майку с напечатанной на ней рекламой какой-то торговой фирмы. Он сильно удивился, когда доктор Штайнер вдруг постучалась в его дверь и попросила его выйти, чтобы вместе проверить, не остался ли у него на заднем сиденье автобуса уснувший пассажир. Миркин — человек крупный, толстый, болтливый и доброжелательный. Передние зубы у него большие, неровные, широкая улыбка открывает их и язык, слегка высовывающийся над нижней губой. Он предположил, что племянник доктора Штайнер по ошибке сошел на одной из предыдущих остановок и теперь добирается до Тель-Илана на попутных машинах, так что лучше бы, по его мнению, доктору Штайнер дома дожидаться племянника. И все же он согласился взять фонарь и пойти проверить вместе с ней, не заперт ли в автобусе, стоящем перед его домом, оставшийся незамеченным пассажир.

— Вряд ли он там, доктор Штайнер. Но, чтобы вы успокоились, давайте поднимемся и проверим. Отчего же не проверить…

— А вы, случайно, не припоминаете молодого парня, высокого, худого, в очках, рассеянного, но очень вежливого?

— Садилось ко мне несколько парней. Вроде был там один клоун с рюкзаком и гитарой…

— И ни один из них не доехал до Тель-Илана? Все сошли по дороге?

— Сожалею, доктор. Не помню. Может, у вас, случайно, есть какое-нибудь чудодейственное лекарство, укрепляющее память? В последнее время я все забываю. Ключи, имена, даты, кошелек, водительские права. Еще немного — и я забуду собственное имя…

Он открыл автобус, нажав скрытую под передней ступенькой кнопку, и тяжело, неуклюже поднялся в него. Одно за другим освещал он своим фонарем сиденья, вызывая нервное дрожание теней. Гили Штайнер поднялась следом за ним и едва не наткнулась на его широкую спину, двигающуюся по проходу. Когда фонарь осветил последнее сиденье, с губ Миркина сорвался глухой возглас удивления. Он нагнулся, поднял какой-то мягкий запачканный сверток, развернул его — в нем была зимняя куртка. Она показалась Гили знакомой.

— Это, случайно, не куртка вашего гостя?

— Не уверена… Может быть… Возможно…

Водитель направил на мгновение сноп света на куртку, затем осветил лицо доктора, ее короткие седые волосы, квадратные очки, тонкие губы, придающие ей суровый вид. И сказал, что парень, видимо, действительно был в автобусе, сошел по ошибке на одной из предыдущих остановок и забыл здесь свою куртку.

Гили ощупала находку обеими руками, втянула воздух, словно обнюхивая ее, и попросила Миркина снова посветить на куртку.

— Мне кажется, что это его. Я так думаю. Но не уверена.

— Возьмите ее, — великодушно предложил водитель, — возьмите ее, пусть будет у вас. Если вдруг завтра явится другой пассажир и станет искать эту куртку, то ведь я знаю адрес. Позвольте мне отвезти вас домой, доктор Штайнер. Сейчас снова пойдет дождь.

Гили поблагодарила его, сказав, что в этом нет необходимости, она пойдет пешком, и без того побеспокоила его в часы отдыха. Она вышла из автобуса, водитель спустился следом, его фонарь высвечивал перед ней каждую ступеньку, чтобы она не оступилась и не споткнулась. Выходя, она набросила куртку себе на плечи, а набросив, преисполнилась уверенности, что куртка действительно принадлежит Гидону: запомнилась ей еще с прошлой зимы. Коричневая, короткая, мохнатая куртка. Ей было приятно закутаться в нее, на миг Гили показалось, что куртка хранит нежный его запах, не теперешний, а запах его далекого детства — тонкий аромат миндального мыла и каши. Куртка была Гили великовата, но прикосновение ее оказалось мягким и приятным.

Гили поблагодарила Миркина, который снова стал просить позволения довезти доктора Штайнер до самого ее дома. Но она настояла на своем: право же, в этом нет никакой необходимости. Попрощавшись, она отправилась в путь.

Полная луна проглянула между облаками и залила бледным серебристым светом острые верхушки кипарисов на расположенном рядом кладбище. Глубокая всеохватная тишина разлилась по улицам поселка Тель-Илан. Только со стороны водонапорной башни слышалось мычание коровы, и далекие собаки отвечали ей протяжным негромким лаем, который, постепенно затухая, превращался в скулеж.

5

А может, это вовсе не куртка Гидона? Ведь вполне вероятно, что он отменил свою поездку и забыл предупредить ее. А вдруг болезнь его обострилась и он снова отправлен в госпиталь? Она знала со слов сестры, что, когда Гидон был на курсах в школе подготовки бронетанковых войск, у него возникла проблема с почками и он был госпитализирован в отделение нефрологии, где и пролежал десять дней. Она хотела навестить его в госпитале, но сестра воспротивилась этому. Между нею и Гили с незапамятных времен сложились ядовито-конфликтные отношения. Подробностей болезни Гидона Гили не знала и потому, охваченная тревогой, по телефону попросила его привезти с собою медицинскую карту, чтобы внимательно просмотреть ее. Во всем, что касалось диагноза, она не полагалась ни на какого другого врача.

А может, и не заболел он и не остался дома? Что, если сел он не на тот автобус и, задремав, проснулся на конечной остановке, в темноте, в незнакомом поселке? И сейчас он в растерянности: как же ему добраться до Тель-Илана? Она должна поспешить домой. Вдруг именно в эти минуты он снова и снова пытается дозвониться до нее из какого-нибудь близлежащего поселка? Или уже добрался до места и сидит сейчас в темноте на ступеньках дома, дожидаясь ее?

Однажды зимой, когда Гидону было восемь лет, мама привезла его к тете в Тель-Илан на несколько дней праздника Ханука. Несмотря на затяжной конфликт между сестрами, мать обычно привозила сына к Гили на каникулы. В первую ночь ему приснился кошмарный сон. Босиком ощупью в темноте он добрался до комнаты Гили, открыл дверь и подошел к ее кровати — перепуганный, дрожащий, с широко раскрытыми глазами. У него в комнате поселился черт, сказал мальчик, черт смеется и протягивает ему десять длинных рук с растопыренными пальцами в черных перчатках. Она погладила его по голове, прижала к своему худенькому телу, постаралась успокоить. Но мальчик не успокаивался, он издавал громкие частые звуки, похожие на икоту. Гили Штайнер решила, что следует устранить причину страха, и потащила его, окаменевшего, застывшего от ужаса, обратно в спальню. Гидон брыкался, отбиваясь, но она не уступила и, схватив его за плечи, втолкнула в комнату, зажгла свет и показала ему, что причиной ночных страхов была всего лишь вешалка, стоявшая на одной ноге, с висящими на ней блузками и свитерами. Мальчик не поверил и постарался вырваться из ее рук. Когда же он укусил ее, Гили шлепнула его по одной и по другой щеке, чтобы вывести из истерики. Но тут же она пожалела об этом, крепко обняла его, прижала свое лицо к его личику и позволила ему спать в ее постели вместе с полинявшим шерстяным кенгуру.

На следующий день он проснулся задумчивым, но домой не попросился. Гили сказала ему, что мама приедет за ним через два дня и в оставшиеся ночи он может спать в теткиной постели. Гидон ни единым словом не вспомнил о своих ночных кошмарах. Когда наступила ночь, он сделал мужественный выбор спать в своей комнате. Только попросил тетю оставить дверь открытой и не гасить свет в коридоре. В два часа ночи он явился и, весь дрожа, заполз под ее одеяло. Так он и спал в ее объятиях. Она лежала, чуткая, сна ни в одном глазу, вдыхала нежный аромат шампуня, которым вымыла ему голову перед сном. И знала, что глубокая, не нуждающаяся в словах связь навсегда соединяет их и этого мальчика она любит больше, чем любила когда-либо другую живую душу, и больше, чем, быть может, суждено ей еще кого-то любить.