Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф Страница 7

— Разве они не супервосхитительны! — сказала Крошка Джейн и продолжила: — Привет, Изабелла! Изабелла! Хочешь сесть на сцене — рядом со Стоунами?

Представление еще не началось. „Роллинг Стоунз“ еще не вышли на сцену, вокруг толпились серенько одетые дамы не первой молодости и эти яркие бутончики.

Девочки крутились там и сям в зале, и их большие кукольные глазки, с нависшими над ними ресницами типа Лизну-Тигриным-Языком, накрашенными тушью и удлиненными, похожими на рождественские елочки, — все они не отрываясь смотрели на нее — стоявшую в проходе Малышку Джейн».

Абзац начинается со стремительного описания модных одеяний и заканчивается фразой: «Разве они не супервосхитительны!» После этой фразы точка зрения перемещается к Малышке Джейн, и читатель ее глазами смотрит на девушек, на эти «яркие бутончики», порхающие по театру. Все описывается так, как это видит Джейн, до фразы «они не отрываясь смотрели на нее — стоявшую в проходе Малышку Джейн», где угол зрения вновь меняется, и читатель вдруг смотрит на Малышку Джейн глазами молоденьких девушек: «Что же это, черт возьми? Она возмутительно эффектна. Волосы вздымаются над ее головой подобно огромной короне, огромная шапка вокруг узкого лица и двух распахнутых глаз — ба! — словно зонтиков, со всеми этими ниспадающими на платье локонами… настоящая зебра! Эти полоски неизвестно зачем! О, проклятье! Она здесь со своими дружками, посматривает на всех порхающих по залу красоток, как пчелиная матка».

По сути, в этом небольшом отрывке три точки зрения: точка зрения героини (Малышка Джейн), точка зрения смотрящих на нее девушек («яркие бутончики») и моя собственная. Я постоянно менял угол зрения — часто внезапно — во многих своих материалах, которые готовил в 1963,1964 и 1965 годах. Один из рецензентов даже обозвал меня хамелеоном, который все время меняет свою окраску на окраску того, о ком пишет. Это было сказано неодобрительно. Но я расценил критику как комплимент. Хамелеон… но очень точный!

Иногда я использовал чужую точку зрения в сложном и изысканном смысле Генри Джеймса — как это понимают писатели, то есть входя в сознание персонажа, осмысляя мир через его центральную нервную систему, воспринимающую ту или иную ситуацию. Статью о Филе Спекторе («Первый магнат-тинейджер») [10]я начал с погружения не только в его мысли, но фактически в поток его сознания. Один из журналов расценил мою статью о Спекторе как настоящий подвиг, потому что, когда его спросили, не является ли эта публикация просто вымыслом, Спектор сказал, что все, напротив, написано очень точно. И это неудивительно, потому что каждая деталь моей статьи взята из длинного интервью со Спектором, где он рассказывал, что чувствовал в то время.

«Все эти дождевые капли — нечто особое. Они не просто скатываются по иллюминатору, они упрямо движутся вниз, подрагивая, как снежки, которые некий мистер Крутой расшвыривает по матрацам. Самолет катит по взлетно-посадочной полосе, чтобы взлететь, и эти дурацкие инфарктные водяные капли ползут по стеклам. Фил Спектор, двадцати трех лет от роду, рок-энд-ролльный магнат, продюсер „Филлер Рекордз“, первый американский магнат-тинейджер, смотрит… на эту водяную патологию… что-то есть в ней болезненное, роковое. Он затягивает ремень безопасности вокруг живота… В самолете нарастает гул; из вентилятора над сиденьем дунуло воздухом; какая-то задница включила треугольник сигнальных огней; это знак конца взлетной полосы, безумная, зашифрованная, абсурдная инструкция для пилота — взлетно-посадочная полоса № 4. „Закрылки выпущены?“ А вокруг — море голубых огней, как на крыше фабрики зубной пасты в Нью-Джерси, только здесь это ряды огней округа Лос-Анджелес. Голова кругом… Шизоидные капли. На взлете самолет разламывается на две части, и все, кто впереди, валятся на Фила Спектора кучей тел… оранжевым шаром — напалм. Нет, это произошло уже на высоте: по борту самолета зияющая дыра, это просто дыры, над головой, обшивка загибается назад, как скорлупа на яйцах Дали, и Фил Спектор выбирается через дыру, в темноту, в холод. А двигатель кашляет…

— Мисс!

Стюардесса проходит на свое место в хвосте, чтобы пристегнуться на взлете. Самолет катит по полосе, двигатели ревут. Ее соблазнительные ножки под фирменной голубой юбкой будят тревожно-невозможные фантазии…»

Мною овладело ощущение, правильное или нет, что я делаю в журналистике нечто совершенно новое. Мне все время хотелось представить, какие чувства вызывают у читателей воскресного приложения мои рубленые фразы и длинные пассажи. И я получал удовольствие от своей работы. Быть обычным журналистом и литератором. Позднее я как-то прочитал сетования английского критика Джона Барли, который жалел об ушедшем веке пушкинской «свежести восприятия», когда все делается впервые и не надо оглядываться на литераторов-предшественников. В середине 1960-х я как раз чувствовал, что мне не надо ни на кого оглядываться.

Убежден, что другие журналисты-экспериментаторы, например Талес, испытывали нечто подобное. Традиционные рамки журналистики расширялись, и дело было не только в приемах письма. Сама репортерская работа будила новые амбиции. Она стала более интенсивной, дотошной, поглощающей все время без остатка, сильно отличаясь от той, к которой привыкли газетные и журнальные репортеры, включая репортеров-исследователей. Теперь они взяли за правило проводить с персонажами своих будущих очерков вместе дни, а то и недели. Они собирали по крохам весь материал, которым раньше пренебрегали, — и шли на место событий. Крайне важным считалось видеть собственными глазами все происходящее, жесты, выражения лиц, слышать диалоги, познакомиться со всей окружающей обстановкой. Идея состояла в том, чтобы дать правдивое описание плюс еще то, что обычно читатели находят в романах и рассказах, а именно — показать личную или духовную жизнь персонажей. Забавно, что старая журналистская и литературная гвардия встретила новые веяния в штыки. Новую журналистику обвиняли в импрессионистичности. Но если говорить о технике письма, то для нас важнее всего была глубина проработки информации. Ее обеспечивали только самые дотошные изыскания — детально описывалось место действия, подробно воспроизводились диалоги и внутренние монологи, показывались разные точки зрения. Меня и моих друзей даже обвинили во «вторжении во внутренний мир человека»… Только и всего! И я понимал, что у репортеров есть еще одна не использованная возможность.

Большинство моих критиков, однако, делали акцент на подчеркнутой вычурности, свободном использовании точек, тире, восклицательных знаков, курсива и порой вовсе неожиданной пунктуации (например,:::::::::) и использовании междометий, восклицаний, бессмысленных слов, звукоподражаний, плеоназмов — многословия, настоящего времени в описании прошлых событий и тому подобное. Неудивительно, что это бросалось в глаза в первую очередь, потому что многие из этих приемов можно заметить, не прочитав ни единого слова. Полиграфическое оформление статей и правда было своеобразное. Ссылаясь на постоянное использование автором курсива и восклицательных знаков, один критик скептически заметил, что мои очерки напоминают детские дневники королевы Виктории. Но детские дневники королевы Виктории на самом деле вполне читабельны, даже очаровательны. Достаточно только сравнить их с ее официальными посланиями Палмерстону, Веллингтону, Гладстону и обращенными к подданным декларациями, чтобы понять точку отсчета и мерило оценки для моих творений. Я обнаружил, что многие пунктуационные и шрифтовые резервы остаются невостребованными, и должен сказать, что выбрал самый подходящий момент для их использования. Думаю, это было душноватое времечко, Оруэлл называл ту эпоху «Женевской конвенцией по разуму»… Журналисты и публицисты (а отчасти и романисты) как в тюрьме сидели — никакой свободы. Я увидел, что восклицательные знаки, курсив, резкие переключения (тире) и синкопы (точки) создают иллюзию не только человека говорящего, но и человека думающего. Я просто наслаждался, ставя точки в неожиданных местах — не только в конце предложения, но и в середине, создавая эффект… пропущенного удара сердца. Мне казалось, что человек в первую очередь реагирует на… точки, тире и восклицательные знаки — воспринимает их душой. И только после паузы, на рациональном уровне, — уже абзацы целиком.