Ее тело и другие - Кармен Мария Мачадо Страница 7

Подрастая, сын начинает задавать вопросы. Почему же поросенка не съели, ведь люди были голодны, а он плохо себя вел? Почему ведьму отпустили после всех ее злодейств? И, порезав ножницами ладонь, напрочь отвергает мысль, будто превращение плавников в ноги – это «не так уж больно».

– Это усасно, – говорит он, все еще плохо произнося шипящие, и я, бинтуя рану на его руке, соглашаюсь. Усасно.

С тех пор я рассказываю ему более правдивые истории: о детях, которые шли вдоль железной дороги, услышали зов поезда-призрака и последовали за ним в неведомые края; о черном псе, который возникает на пороге за три дня до смерти хозяйки дома; о трех лягушках, что окружат тебя на болоте и за деньги предскажут судьбу. Мой муж, наверное, запретил бы такие рассказы, но сын слушает их с глубоким вниманием и сохраняет в памяти.

В школе ставят спектакль «Мальчик с пряжкой», и мой мальчик играет заглавную роль, так что я присоединяюсь к команде матерей, шьющих маленьким актерам костюмы. Я – главная костюмерша в этой заполненной женщинами комнате, все мы сшиваем крошечные розовые лепестки в платья детей-цветов и кроим белые панталончики для пиратов. У одной матери бледно-желтая ленточка на пальце, то и дело запутывается в нитках. Она ругается и плачет. Однажды мне даже приходится отрезать портновскими ножницами мешающие нитки. Я, как могу, деликатничаю. Женщина качает головой, когда я помогаю ей избавиться от лепестка пиона.

– Такая докука, правда? – говорит она.

Я киваю. За окном играют дети: сталкивают друг друга с качелей, отрывают головы одуванчикам.

Спектакль удался. На премьере наш сын прочел монолог без запинки. Точная интонация, верный ритм. Никто бы его не превзошел.

Нашему сыну двенадцать. Он спрашивает меня про ленточку – в упор. Я отвечаю, что все мы разные и в некоторых случаях лучше воздержаться от вопросов. Говорю, что он все поймет, когда вырастет. Отвлекаю его историями без ленточек: про ангелов, которые хотели стать людьми, призраков, которые не осознали, что уже умерли, детей, превратившихся в прах. Он больше не пахнет как ребенок: та молочная сладость заменилась чем-то резким, горелым, словно паленый волос.

Нашему сыну тринадцать, четырнадцать. Волосы чуть длинноваты, но рука не поднимается их отстричь. Муж треплет его локоны перед уходом и целует меня в уголок рта. По дороге в школу сын ждет соседского мальчика с ортезами на ногах, чтобы идти вместе. Добрый, чувствительный мальчик – мой сын. Ни капли жестокости, как в иных подростках. «В мире и без нас хватает насильников», – твержу я ему. В этот год он уже не просит меня рассказывать ему истории.

Нашему сыну пятнадцать, шестнадцать, семнадцать. Блестящий юноша. Унаследовал отцовское понимание людей, мою загадочность. Начал встречаться с красивой девочкой из класса – у нее широкая улыбка, добрая душа. Я рада познакомиться с ней и, памятуя собственную юность, не стараюсь непременно дождаться их возвращения с прогулки.

Когда он сообщает, что его приняли в университет, на инженерный факультет, меня переполняет радость. Мы расхаживаем по всему дому, смеемся, поем. Муж, вернувшись домой, присоединяется к празднику, мы едем в местный рыбный ресторан. За палтусом отец говорит: «Мы гордимся тобой». Наш сын смеется и отвечает: а еще я надумал жениться на своей девушке. Мы обнимаемся, счастье наше преумножилось. Такой хороший мальчик. У него впереди такая замечательная жизнь.

Даже самая удачливая женщина могла бы мне позавидовать.

А вот классическая история, самая что ни на есть классическая, ее я вам еще не рассказывала.

Мальчик с девочкой припарковали машину. Кое-кто говорит – чтобы целоваться, но я лучше знаю. Я там была. Итак, они припарковались на берегу озера и обжимались на заднем сиденье так, словно вот-вот настанет конец света. А может, и правда конец настает. Девочка отдалась, и мальчик взял ее, а когда все свершилось, они включили радио.

Диктор по радио сообщил, что маньяк-убийца с крюком вместо руки бежал из сумасшедшего дома. Посмеиваясь, мальчик переключил на музыкальный канал. Когда песня закончилась, послышался тонкий скрежет, будто твердым картоном по стеклу. Девочка оглянулась на мальчика, накинула кардиган на голые плечи, одной рукой прикрыла грудь.

– Пора ехать, – сказала она.

– Не-а, – откликнулся мальчик. – Давай еще раз. Вся ночь впереди.

– А если убийца придет сюда? – спросила девочка. – Сумасшедший дом совсем рядом.

– Все будет в порядке, малышка, – ответил парень. – Ты же мне веришь?

Девочка нехотя кивнула.

– Ну, тогда… – Голос его прервался, девочке это уже было знакомо.

Парень снял ладонь с ее груди и потрогал себя. Она отвела наконец глаза от берега. За окошком машины лунный свет играл на блестящем стальном крюке. Убийца, ухмыляясь, приветствовал ее.

Прошу прощения. Забыла, как там дальше.

Дома без нашего мальчика стало так тихо. Я прохожу по комнатам, касаясь всех поверхностей. Я счастлива, но что-то во мне смещается – как будто в новое и неизвестное место.

В ту ночь мой муж предложил «освежить» опустевшие комнаты. Так яростно мы не совокуплялись с тех пор, как родился наш сын. Запрокинувшись на кухонный стол, я чувствую, как что-то давно забытое вспыхивает во мне, и вспоминаю, как нами прежде владело желание, как наслаждался он моими самыми темными уголками. Я кричу неистово, и плевать, если слышат соседи, плевать, если кто-то заглянет в незашторенное окно. Пусть видят и это, и как глубоко муж погрузился потом в мой рот. Я бы и во двор вышла, попроси он меня об этом, и пусть бы взял меня сзади на глазах у всех соседей. На той вечеринке, в семнадцать лет, я могла познакомиться с кем угодно – с тупым парнем, с ханжой, с драчуном. С набожным парнем, который заставил бы меня поехать в далекую страну проповедовать туземцам или еще какую глупость выдумал бы. Немыслимое количество бед и разочарований могло обрушиться на меня. Но когда я оседлала его – распростертого на полу, когда я скакала на нем верхом и громко вопила, я знала, что сделала верный выбор.

Мы засыпаем, изнуренные, распростершись голыми на постели. Я пробуждаюсь оттого, что муж целует меня сзади в шею, облизывает ленточку. Тело яростно восстает – все еще пульсирует памятью наслаждения, но гневно противится предательству. Я окликаю мужа, а он не отвечает. Я повторяю – он прижимает меня к себе и продолжает свое дело. Я вонзаю оба локтя ему в бока и, когда он от неожиданности отпускает меня, сажусь и оборачиваюсь к нему лицом. Он смотрит обиженно и сердито, как наш сын в тот день, когда я потрясла перед ним жестянкой с монетами.

Решимость вытекает из меня. Я сама касаюсь ленточки. Заглядываю в глаза мужу – альфа и омега его желаний так явственно проступают в зрачках. Нет, он неплохой человек, и именно в этом, понимаю я вдруг, корень моих страданий. Было бы несправедливо назвать его дурным человеком, злым или развращенным. И все же…

– Ты хочешь развязать ленточку? – спрашиваю я. – После всех наших лет вместе – этого ты хочешь от меня?