Катилинарии. Пеплум. Топливо - Амели Нотомб Страница 7

Нет уж, кофе он от меня не дождется! Это было бы чересчур. Я слышал, что американцы говорят своим гостям: «Help yourself» [4]. Но не каждому дано быть американцем. С другой стороны, у меня все равно не хватит наглости отказать ему в чем бы то ни было. И я, со свойственным мне малодушием, предложил компромиссное решение:

– Мне некогда варить кофе. Сейчас я вскипячу воду, чтобы приготовить жене отвар, и заодно сделаю для вас чашку чаю.

«…если вам угодно», – чуть было не добавил я, но хотя бы эти слова мне достало мужества проглотить.

Я подал ему чай и понес отвар Жюльетте, которая, съежившись под одеялом, шепотом спросила:

– Что с ним? Почему он ломал дверь, как разбойник?

Глаза у нее расширились от страха.

– Я не знаю. Но ты не беспокойся, он не опасен.

– Ты в этом уверен? Ты слышал, с какой силой он колотил в несчастную дверь?

– Он не злой. Просто неотесанный.

Я рассказал ей, что месье потребовал кофе. Она прыснула.

– А может, оставишь его внизу одного?

– Я побаиваюсь.

– Попробуй. Просто чтобы посмотреть на его реакцию.

– Мне бы не хотелось, чтобы он рылся в наших вещах.

– Это на него непохоже.

– А что на него похоже?

– Послушай, он просто хам. А хаму ты имеешь право хамить в ответ. Не спускайся, пожалуйста, не надо. Мне страшно, когда ты с ним один.

Я улыбнулся.

– Тебе не так страшно, когда ты со мной и можешь меня защитить?

В эту минуту что-то оглушительно громыхнуло. Потом еще раз, и еще. По ритму мы догадались, что происходит: враг поднимался по лестнице. Ступеньки, привыкшие к нашему легкому весу, трещали под тушей месье Бернардена.

Мы с Жюльеттой переглянулись, как дети, запертые в кладовой людоеда. Бежать было некуда. Неспешные тяжелые шаги приближались. Дверь я оставил открытой, мне и в голову не пришло ее закрыть: разве такая малость могла защитить нас? Нам пришел конец.

В то же время я сознавал, как смешон наш страх: на самом деле ничего серьезного нам не грозило. Сосед был, конечно, сущим наказанием, но вряд ли он причинил бы нам какой-то вред. И все же мы дрожали от ужаса. Он был уже совсем близко. Входя в роль, я с озабоченным видом взял за руку больную.

Он вошел. Увидел картину: встревоженный муж у постели захворавшей жены. Я изобразил удивление:

– О! Вы поднялись к нам?

Как будто треск лестницы позволил бы мне об этом не догадаться!

Выражение его лица не поддавалось анализу. Он был явно возмущен нашими дурными манерами и в то же время смотрел подозрительно: Жюльетта ведь могла и прикинуться больной с единственной целью пренебречь долгом гостеприимства.

– Ах, доктор, – простонала моя жена с преувеличенной до смешного благодарностью в голосе, – как вы любезны! Но я думаю, это всего лишь легкая простуда.

Сбитый с толку, он подошел и положил ладонь ей на лоб. Я уставился на него в изумлении: если он осматривает мою жену, значит, его мозг как-никак работает. Что же он выдаст?

Тяжелая лапища наконец приподнялась, но месье Бернарден молчал. На какой-то миг я вообразил худшее.

– Ну что, доктор?

– Ничего. Она ничем не больна.

– Но она же кашляет!

– Наверно, немного воспалено горло. Но она ничем не больна.

Эта фраза, которая в устах всякого нормального врача успокоила бы, у него прозвучала констатацией оскорбления: «И вы из-за такой пустяковой болезни лишаете меня своего внимания?»

Я сделал вид, будто ничего не заметил.

– Спасибо, спасибо, доктор! У меня камень с души свалился. Сколько я вам должен?

Платить ему за то, что он подержал руку на лбу моей жены – возможно, это покажется странным, но я ни в коем случае не хотел быть у него в долгу.

Он пожал плечами, угрюмо насупившись. Так я открыл еще одну черту характера нашего мучителя – мне был удивителен сам факт, что у него имеются черты характера: его не интересовали деньги. Следовало ли допустить, что в нем есть проблески – не благородства, нет, но хотя бы отсутствия вульгарности?

Верный себе, он поспешил не оставить и следа от намечающегося благоприятного впечатления: по-хозяйски шагнул к стулу и уселся напротив нас.

Мы с Жюльеттой ошеломленно переглянулись: да он никак собирается осаждать нас и в спальне? Положение было столь же кошмарным, сколь и безвыходным.

Даже будь я способен выставить человека за дверь, как прикажете действовать? Тем более, он только что бесплатно осмотрел мою жену.

Она между тем отважилась:

– Доктор, вы… вы же здесь не останетесь?

На его хмуром лице вновь проступило возмущение. Что? Как посмели сказать ему такое?

– Здесь не место для приема гостей. И потом, вам будет скучно.

Этот аргумент показался ему приемлемым. Но его следующая фраза нас добила:

– Если я спущусь в гостиную, вы должны пойти со мной.

Я уныло возразил без всякой надежды:

– Но я не могу оставить ее одну.

– Она не больна.

Это не укладывалось в голове! Я смог только повторить:

– Я не могу оставить ее одну!

– Она не больна.

– Полноте, доктор, у нее слабое здоровье! В нашем возрасте это можно понять!

– Она не больна.

Я посмотрел на Жюльетту. Она печально покачала головой. Если бы только у меня хватило духу твердо сказать: «Больна или не больна, а я остаюсь с ней! Ступайте вон!» Мне было дано понять, до какой степени я принадлежу к породе слабаков. Я сам себя ненавидел.

Я встал, признав свое поражение, и спустился с месье Бернарденом в гостиную, оставив в спальне мою бедную покашливающую жену.

Незваный гость развалился в своем кресле. Он взял чашку чая, которую я приготовил, перед тем как подняться в спальню, и поднес ее к губам. Клянусь, он поморщился и протянул ее мне со словами:

– Совсем остыл.

В первую минуту я растерялся. А потом меня одолел смех: это уже ни в какие ворота не лезло! Быть до такой степени невоспитанным – это просто немыслимо. Я смеялся и не мог остановиться, накопившееся за полчаса напряжение отпускало, растворяясь в приступе смеха.

Наконец я взял чашку из рук толстяка, которого мой смех привел в негодование, и направился в кухню.

– Сейчас заварю вам свежий чай.

Ровно в шесть он ушел. Я поднялся к жене в спальню.