Время ландшафтных дизайнов - Галина Щербакова Страница 7

Мама сказала, что только что дала мой телефон моей однокласснице («Тебе сейчас полезно общаться с разными людьми»), спросила, почему я долго не звонила, я хотела ей сказать, что искала по дороге жертву катастрофы, но это было бы чересчур: объяснила, что брела медленно.

– Скажешь потом, что от тебя было нужно этой Тане? Ты ведь никогда с ней особенно не дружила?

– Скажу, – ответила я и положила трубку. Телефон зазвонил тут же.

– Я узнала твой голос по радио, когда ты гнала пургу про музыку. Ну, знаешь, кончить с отличием универ и заниматься такой глупостью могла только ты. У тебя все мимо дела…

– Если ты позвонила, чтоб хамить, то давай кончать. Ладно? Не твое это собачье дело, девушка, указывать, что мне делать или нет…

– Брось! Не кидайся, как ротвейлер. Я на самом деле высокого мнения о твоем потенциале (Матка боска ченстоховска! Какие слова! Откуда их знает троечница жизни Танька-тупица? Правда, с чего это мой высокий эйкью изрыгнул матку боску, это мне еще надо разобраться. Видимо, я буду теперь женщиной с неожиданностями).

Конечно, я не слышала, что щебетала эта прилетевшая на аварию птица, и я, выталкивая из себя собственные мысли, начинаю (продолжаю) слушать трубку.

– …круг интеллигентных людей. Понимаешь? Тех, кто может разговаривать за чаем и кофе, а не только за водкой. Приведи мне такой народ, подруга.

Самое главное я прослушала, а сейчас я тупо смотрю на пятно на стене. Чтобы выкрутиться с Танькой, уместно ли будет ее пригласить? Мне бы только справиться с пятном. Вот справлюсь…

– Тань! – говорю я. – Я плохо врубилась, я только от родителей, папа нездоров, прости Христа ради, но до меня не все дошло.

– Я к тебе приеду, хочешь?

– Хочу! – говорю я.

– Ну так я у тебя буду через полчаса. Мама мне сказала твой адрес.

– Через час, – жалобно говорю я. – Можешь через час?

– Без проблем. – И трубка замолчала.

У меня час времени. Час! У меня ничего – ни настенного календаря, ни вышивки, ни куска от ковра, ни просто пестрой тряпки, которыми я могла прикрыть это бесстыдное окно в мою вчерашнюю жизнь. Я лезу в стол и вижу пачку фломастеров, которые мы покупали с Мишкой, собираясь идти на день рождения к сыну его коллеги по работе, но у ребенка случилась корь. Я говорила: «Передай подарок через папу. Пусть дитя рисует в болезни».

– Я сроду это дитя не видел, и он понятия не имеет, ни кто я, ни кто ты. Получается, что я как бы навязываюсь, а это не тот случай.

Короче, новенькие с иголочки, дорогие, импортные… Я тогда подумала, что в моем рисовальном детстве такой красоты не было. Я рисовала только цветными карандашами, красками у меня не получалось.

И я взяла неподаренный подарок в руки.

Через сорок минут с обоев на меня смотрела я, девушка-шарж в зеленых тонах, с ехидным взглядом и кончиком языка (мамина деталь) в уголке губ. Косынка в волосах была яркой, вызывающей, и, крест, святая икона, в шарже была какая-то сумасшедшая энергетика. Во всяком случае моя комната заискрилась и как бы стала подмигивать. Следы от пленки, что называется, «стухли». Конечно, Танька меня спросит, что, у меня нет бумаги, а я скажу – есть. У меня все есть. Но мне захотелось так. Дело в том, что нарисованная я как бы делилась со мной собственным характером, не моим, а скрытым в ней. Может, мама и не признает в ней меня и спросит, что за наглицу (мамин неологизм) я изобразила, но я-то знала, что рисовала себя, но только без стона в душе, без этой сидящей во мне изначально «богом прибитости». Одним словом, брешь в стене была заделана. Я спрятала фломастеры, а феном подсушила краски. Это был мой способ подстарить картинку, другого просто не существовало.

* * *

Танька была хороша собой, одета с иголочки, пахла каким-то волшебным парфюмом. В руках у нее была бутылка дорогого коньяка и огромный лимон.

Она просто рухнула передо мной настенной, она стояла с открытым ртом и бормотала какие-то неведомые мне слова. «Самое то, самое то… Это будет манок, фирменная закуска к чаю… Ё-мое! Гениально!»

– Кто рисовал? – спросила она очень строго и серьезно, а я ведь ждала улыбку, иронию, ну не «Шоколадница» же все-таки… Хреномазня.

– Кто, кто? – смеюсь я. – Дед Пихто. Сама умею.

– Инга! – кричит Таня, обхватывая меня всю. – Инга! Мы увидим небо в алмазах! Клянусь тебе. Или в чем должно быть небо, чтобы было счастье?

– Счастье – беспредметно, бестелесно, оно без вкуса, без запаха. Оно – дух, – говорю я как по писаному, сама себе удивляясь, но одновременно абсолютно точно зная, что говорю истину. Потому что я ее как бы знаю. Ну, не дура ли?

– Дура, – смеясь, подтверждает мои внутренние сомнения о себе самой Танька. – Счастье без предметов счастья – ложь. Ну, как твоя квартира без этой картинки (ни фига себе). Оно – счастье – очень и очень телесно, потому как осуществляется исключительно через человека и его чувства. А отсюда у него и вкус, и запах.

– Танька, – говорю, – почему в школе тебя считали дурой? Ты притворялась ею? Какая была в этом твоя выгода?

– Вы мне – тупице – оставляли место и время быть с самой собой. Пока вы пороли чушь на ваших дурьих дискуссиях, я тихо мудрела от несогласия с вами. Но я стала бы вами, вылезь я со своими соображениями. Набирать ума надо тихо и молча. Но не об этом речь, подруга. Значит, так. Как я тебе уже сказала, я открыла чайную для умных. Но приходят случайные люди, это их право, и нету кайфа. Нету! Ты крутишься среди журналюг, я хочу, чтоб ты их привела ко мне, не скопом, поодиночке. Я хочу их приручить. Эта идея у меня родилась, когда я узнала твой голос по радио. Теперь у меня две идеи. Я отдам тебе стенку, и ты будешь делать шаржи на моих посетителей. Которые или знамениты, или просто фактурны. Я буду хорошо платить. Моя маленькая фирма по уборке квартир вполне процветает, а чайная мне нужна для души. Я буду присаживаться к гостям, буду их удивлять, обольщать, интриговать. Тебе я сделаю костюм художника тюбика, стремянку на колесиках. Будешь работать два раза в неделю. Заполнится стена, я вырежу картинки, зафигачу их в красивые рамки и устрою аукцион. Это будет здорово, без пьяни, брани, и как будто небо уже в алмазах.

– Эта штука, – сказала я Таньке, показывая на себя самою, что на стене, – получилась случайно. Знала бы ты этот случай…

– Рассказывай, – потребовала Танька.

Я рассказала ей все, что не могла сказать родителям. Про письмо. Про батик. Про то, как я обклеивала это место («Видишь?»). Про то, что ванная комната стала как бы больше без халата мужа. Про съеденные продукты, про мой зеленый выход к папе с мамой, про рыбу по-польски, которая у меня есть («Хочешь?»), про поиски жертвы катастрофы, в сущности, поисков того, кому хуже…

– А потом позвонила ты… – закончила я.

– Ясно, – ответила Танька, – тебя надо было давно бросить к чертовой матери, чтоб ты обрела себя и начала понимать свою цену. Болезненный, но очень продуктивный путь. Поработаешь со мной, я организую тебе разочарование покруче, и кто его знает, кем ты обернешься после этого.