Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер Страница 7

Как это случилось, что в тот вечер в начале апреля 1981 года Павел вдруг, неожиданно для всех, запел сибирские острожные? Было ли это заранее подготовлено хозяевами? Или кто-то из сидевших рядом остряков раззадорил Павла? Склонив голову, отгородившись от всего застолья частоколом мощных пальцев и раскачиваясь из стороны в сторону, словно обезумевший маятник, он пел малопонятные присутствующим песни про воров и разбойников. На пение из кухни пришла теневитая жена Павла и привалилась к спине мужа. Устав слушать, люди начали переговариваться через стол, отбрасывая от себя бередящие свинцово-серые слова песен. Павел продолжал петь и раскачиваться. Среди всего застолья был лишь один человек, который по-прежнему вслушивался в пение, – тринадцатилетний сын Штоков Кирилл. Песня оборвалась, Павел поднял голову, и Кирилл увидел раздавленные слезинки вокруг его глаз. Потом все заворочали стульями, заговорили громко и с облегчением, стали расходиться. Столовая Штоков опустела.

За столом остались Павел с женой Аленой, усаженной на стул и уснувшей, и Кирилл. Гости шумно собирались в прихожей, а Шток подавал пальто и своим профессорским голосом отвешивал дамам прощальные комплименты. Его жена убрала посуду и бутылки со стола, потом внесла поднос с саксонским чайным набором и двумя десертами: шарлоткой и творожным медовиком. Чашки были тонкие, прозрачные, как руки дремлющей Алены. Жена Штока разливала чай и приговаривала:

– Все вдруг разошлись, ну да ладно, будем одни чаевничать.

Кириллу не терпелось задать Павлу вопрос, но он был мальчик воспитанный и не хотел встревать, выжидал момент. Наконец, собравшись с духом, Кирилл выпалил:

– Дядя Павлик, а откуда вы знаете столько воровских песен?

Павел оскалил нижние зубы, отхлебнул чаю, проглотил кусок шарлотки и стал рассказывать, долго и путано, как после института два года проработал в Сибири на железнодорожной стройке.

– Мы снимали полторы комнаты у одного старика. Он когда-то беглых каторжников кормил, укрывал. Они ему песнями платили – больше нечем было.

Потом Павел стал вспоминать довоенное сталинское детство, потом войну и ближнюю эвакуацию, а потом возвращение в Москву в 1944-м. От усталости или от перевозбуждения он перескакивал то с 1939-го на 1944-й, то с 1944-го на 1949-й. Потом он совершенно позабыл о вопросе мальчика и принялся с новым оживлением рассказывать о лете 1945-го.

– Слушай, старик, – Павел обратился к Кириллу, – тебе отец рассказывал про лето сорок пятого, про экспериментальный лесной лагерь?

– Нет, не рассказывал, дядя Павлик, – ответил Кирилл. Орешинки его глаз бегали взад-вперед от Павла Лидина к отцу. – Пап?

– Ну да, Кира, было такое дело, – произнес Шток, кривя губы. – Только рассказывать нечего. Мне там было плохо. Холодное лето выдалось. Помню это вечное ощущение влажных штанов и рубах.

– Пап, ты поэтому мне никогда не рассказывал про этот лагерь?

– Сын, я, право, не знаю. Ну да, наверное, поэтому. У меня, знаешь ли, остались не самые прекрасные впечатления от этого лагеря. Но вот дядя Павлик, судя по всему, до сих пор о нем вспоминает. Павлик, ну расскажи мальчику. А я, если что, внесу коррективы.

– Что ж, – Павел улыбнулся, будто не замечая привычного сарказма Штока, и продолжил рассказ, обращаясь главным образом к Кириллу. – Так вот, представь себе, весной сорок пятого нас отбирали из всех школ внутри Бульварного кольца. Отбирали учителя физкультуры, самых крепких. Заставляли подтягиваться и лазать по канату. Нам с твоим папахеном только тринадцать исполнилось, но мы уже были ростом как сейчас, почти метр восемьдесят пять. И подтягивались раз двадцать.

– Ну, положим, не двадцать, – поправил Шток. – Давай уж без диких преувеличений. Десять, от силы пятнадцать.

– Ладно, пятнадцать, не суть. Так вот, отобрали нас человек пятьдесят пацанов, первого июня посадили в автобусы и отправили. Лагеря никакого там и в помине не было. Но красота и тишь невообразимая. Берег озера. Бор сосновый. Черника, грибы. А мы-то голодные, сам понимаешь, война… Лагерь построили сами. Палатки поставили. Жратвы у нас с собой было только пара мешков картошки и небольшой запас круп. Но никакого там мяса или лярда. Лагерь-то был экспериментальный. Кто-то в гороно придумал, что чем держать парней в городе все лето, лучше отправить на природу. Так что пришлось самим добывать себе пропитание. Озеро было под ногами, и мы рыбачили все время. Рыбы тогда было в озерах и реках страсть как много, наплодилась в войну. На рыбу мы выменивали в окрестных деревнях мед, сало, молоко – своих мужиков в деревнях не хватало, одни старики, дети да калеки. В общем, жрали вот так!

Павел отрезал себе еще кусок шарлотки, откусил половину и, громко запив чаем, стал пережевывать. Он собрался уже продолжать и набирал воздуха для нового предложения, но Шток его перебил:

– Павлик, дорогуша, я вот тебя попутно хочу спросить. В принципе, я неплохо запомнил то послевоенное лето. Но вот… гмм… рыбалку, рыбалку… Скажи, а как же мы столько рыбы умудрялись вылавливать? Мы что же это, сетями, что ли?

– Нет, не сетями, – ответил Павел, уже готовый обидеться. – Есть и получше способы. Ты забыл, да? Был у нас в лагере парень, Севка Трофимов, живший в эвакуации на Урале. Он-то и научил нас. Делалось это так, – Павел взглянул сначала в сторону Кирилла, слушавшего с открытым ртом, а потом в сторону самого Штока. – Мы привязывали к поясу сетки, набирали побольше воздуха в легкие, ныряли и заплывали под берег. Секрет-то весь в том, что под берегами озер всегда есть норы-пещеры, где рыба и толпится. Главное – поднырнуть и сунуться в нору. А там – протянешь руку и чувствуешь: сразу десятки спин бьются. И деться им некуда – вход в нору закрыт. Тут надо было их хватать и в мешок, в сетку, пока воздух не кончится. За раз набирали по пять-шесть рыбин. А каждая рыбина не меньше чем на полкило. Так и прожили все лето, – Павел остановился, чтобы передохнуть.

– Павлик, я, конечно, все понимаю, но тако-о-ое придумать! – произнес Шток каким-то хихикающим, гнусавым голосом. – Я большой поклонник твоих рассказов. Особенно тех, в которых сам фигурирую в качестве персонажа. Этакий везучий мальчик-рыбарь, подумать только, – сказал Шток, обращаясь к сыну. – Дядя Павлик нам тут рассказывает, что он рыбу ловил голыми руками. Вот это история! Прямо из книги рекордов Гиннеса. Как же вы их ухватывали голыми руками? А раки, раков вы не боялись?! Ну, старик, насмешил ты нас. Кира, это дядя Павлик шутит.

Павел устало возмутился:

– Ты что же, не веришь мне? – сил спорить у него не было. Да к тому же ходики пробили час ночи. Павел поднялся и тронул за плечо спящую жену. – Пойдем, котик?

Уже в дверях, прощаясь и благодаря, Павел бросил хозяину:

– Вот будет лето, давай вместе съездим на озеро. Поглядим на лагерь, и я тебе напомню, как рыбу ловить руками. Возьмем девчонок, Киру. Пикничок, шашлычок, заплыв. Тряхнем стариной.

Шток похлопал Павла по спине и троекратно, несколько манерно поцеловал Алену в чахоточные щеки.