Павел Чжан и прочие речные твари - Вера Богданова Страница 7

Он оставил мандарины на кухне и поднялся по задней лестнице на второй этаж. Мимо строем прошли младшие, опаздывали в актовый зал на третьем. Они крутили стрижеными головами, чирикали, пищали и пялились на Павла. В ближайшей группе за закрытой дверью играла блатная песня, неизменные «оп-ца, оп-ца, оп-цаца» и обращения к «мусорам». У окна стоял пацан в арках, с кем-то беззвучно говорил.

А чуть дальше возился с бумагами тот самый бородатый мужик, он что-то подписывал, часть отдавал воспиталке. Завидев его, Павел живо убрался за угол, в туалет. В ушах гудело, очень хотелось уйти. Или подойти и двинуть в морду превентивно, вывернуть ему карманы, посмотреть документы. Оттянуть ворот водолазки и проверить, на месте ли старый шрам на шее. Нужно было убедиться: он или не он. Но как?

Глазами и длинным узким носом с небольшой горбинкой бородатый очень походил на Просто Костю. Говорил он тихо, слов не разобрать, что-то обсуждал с воспиталкой. Меж делом погладил пробегавшего мальчишку по голове – подопечного Павла в новых кроссовках, – и Павел сжал кулаки.

– Эй, Вадик! – Он отловил парнишку, когда тот свернул за угол, к лестнице. Вадик остановился, вопросительно поднял брови. – Это кто?

Вадик обернулся на бородатого:

– Из фонда типа. Нормальный дядька.

– И часто ездит?

– Бывает. – Вадик пожал плечами. – Я пойду?

Павел пустил его, а сам остался за углом. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, он сделал вид, будто кому-то звонит. Когда бородатый ушел, Павел заглянул в группу. Внутри царил галдеж и хаос, в котором металась воспиталка средних лет.

– Сергей Константинович что-то забыл? – спросила она, выплыв в тихую гавань коридора. Увидев, что Павел не понял, добавила: – Вы же из «Добродела»?

– Нет, – поспешил откреститься Павел. – Я – волонтер из «Али». Сам выпускник.

– Я вас не помню. Давно выпустились?

– Не из этого детдома, я в другом районе был. – В тот детский дом его и на порог не пустят. – А «Добродел» – это…

– Фонд «Добродел». От правительства Подмосковья, они нам очень помогают. Привозят лекарства, сладости, канцтовары. Хорошие ребята, очень. Концерт сейчас дают…

– Нет, – поправил ее Павел. – Концерт даем мы. Спектакль.

– Да? – Судя по виду, воспиталке было все равно. Глянув через плечо, она перешла на другие децибелы: – Женя! Закрой окно! Окно закрой, сказала, и собирайся! Выходим через минуту, кто не успеет, вместо прогулки будет убираться!

Забыв про Павла, она кинулась обратно в хаос, закрывать окно и разнимать сцепившихся ребят.

Сергей его зовут. Но Константинович. Может быть, сын? Хотя нет, староват для сына. Неважно, значит, обознался. Павел немного расслабился и ощутил, как сильно сжимал кулаки всё это время и впивался ногтями в ладонь.

К тому времени, как он спустился во двор, черный внедорожник уже уехал, оставив рытвины в грязи. Смотреть спектакль расхотелось окончательно, и Павел сел в машину. Сразу навалилась дремота, как всегда бывало после сильной встряски. Через опущенные веки просвечивал яркий блик – казалось, выглянуло солнце и ведет теплым лучом от уха к носу. Запестрели точки, расплылись пятна Роршаха, тело отяжелело, и издалека, с востока, ветер принес голоса́, змеиный шепот на путунхуа.

И вот уже не солнце, а речная рябь над Павлом. В ней тьма колеблется пятном, расползается, как тушь в воде, и на зубах что-то хрустит, во рту земля, слышен аромат сандала. Павел гребет в зеленоватый донный холод, куда угодно, только прочь. Водоросли гладят ноги, а впереди густая тень, в которой ждут, и смерть не страшна уже…

Павел распахнул глаза, отрывисто втянул застоялый машинный воздух. На улице стемнело, под козырьком детдома горела лампа, разгоняя прозрачные сумерки. Казалось, всё: детдом с крыльцом, дорожка, знак парковки – было на дне, утоплено в сизой воде, и даже синеватый свет от лампы пробивался сквозь водяную толщу. Павел не сразу понял, что уже проснулся.

Он вылез, ежась от холода. Прошло больше двух часов, Соня должна была вернуться. Седой охранник на посту сказал, что все ушли, махнул рукой за дом, велев проверить в курилке.

Павел обошел здание кругом, петляя между луж. Охранник оказался прав, Соня курила в компании парней из «Али» и старших из детдома. Шел оживленный спор, затем поднялся смех, запрыгал в мокрой темноте, сверкнули белые длинные ноги, и Павла нехорошо кольнуло. Они с Соней условились уважать личное пространство друг друга – баш на баш: она не курила при Павле, а он не читал ей лекций о раке легких и не ходил в арках. Никаких обязательств, никаких обещаний, каждый сам по себе, и в целом Павлу было все равно, кто чем травится, но вида курящей Сони он не выносил.

Заметив его, Соня выбросила сигарету и отделилась от компашки. Одной рукой она придерживала полы расстегнутой чужой кожанки, которую набросила поверх своей куртки. Пахнуло кисловатым табачным дымом.

– Ты так хорошо спал, решила тебя не будить, – сказала она со своей обычной безмятежной улыбкой. – Подожди меня немного, ладно? Ребята списались с детдомом в Волоколамском районе, недели через две поедут туда и приглашают нас. Хочу обсудить детали.

Один из компашки, незнакомый рослый парень, обернулся и оценил Сонин зад. Уголек сигареты вспыхнул, на миг высветил скуластое лицо с кошачьим нехорошим прищуром.

– Поехали ко мне. – Павел тут же предложил, вновь остро ощутив разницу в их с Соней росте, проклятую пару сантиметров, на которые она его обогнала. – Сейчас. Глянем фильм, выпьем вина. А с ними потом договоришься.

– К тебе? – Соня сузила глаза, смерив Павла долгим взглядом. Затем вернулась в курилку, отдала кожанку парню с кошачьей хитрой мордой и попрощалась.

Фильм и винишко победили.

3

С Соней Павел познакомился два года назад примерно в такой же обстановке. «Али-xpress» – сеть розничных магазинчиков с китайскими товарами, где она работала администратором, – занималась благотворительностью и помогала детским домам. У них была своя команда, свои координаторы и даже микроавтобусы, в которых они разъезжали по Подмосковью со сказками про Колобка и мастер-классами по лепке. Попутно раздавали вещи, которые покупатели клали в ящики помощи сиротам.

Соня была лисицей в кислотно-розовом боа, и ей очень не хватало мундштука и шляпки с вуалью. Как эта дамская вальяжность и плавность движений ей удавались – с ее прозрачной угловатой худобой и по-детски невинным лицом, – Павел не понял и, заинтригованный, остался. Соня категорически его не замечала с полуметровой высоты детдомовской сцены, но после выступления Павел все-таки ее отловил и познакомился. Уже на следующий день они целовались в кино – единственном кинотеатре старого формата, оставшемся в лабиринте улочек центра Москвы. Павлу хотелось ее поразить, и, судя по частым сообщениям и приглашению домой, у него получилось.

Жила Соня в Кузьминках, в однушке без автоматизации, с уставшей мебелью и видом на козырек подъезда. Даже свет в комнатах приходилось включать вручную, в каждой, и сколько Павел ни предлагал поставить нормальную систему за его счет, Соня наотрез отказывалась. В свободное от работы время она помогала в реабилитационном центре для интернет-зависимых и ходила на подготовительные курсы: хотела поступить в мединститут, готовилась сдавать экзамены повторно. Она слушала много лекций, читала научные блоги, но держала в углу кухни запыленные иконы, один ряд над другим. Святые будто выглядывали из окон барака, а Соня изредка обводила полку вокруг них тряпкой. «Это бабки моей, дороги как память», – будто оправдываясь, сказала она как-то, но всё же ставила перед ними ладан в склянке и иногда палила свечи. Павел дивился на это сочетание любви к науке, андрогинной, странной красоты и ладана.