Струна - Илья Крупник Страница 69

Нет. Все, довольно. Пусть еще рано, иду на кухню. Пусть начинается день. Три четверти толстой чашки – геркулес, сахару чайную ложку и щепотку соли, залить горячей водой, полтора стакана примерно. На одного. Телефон молчит. Рано, конечно. Как там…

Но ведь сказал Гриша, а он молодец, старше намного, а ходит так бодро, шутит. Шутит он?… Нельзя даже думать (его слова) о том, о чем нельзя думать.

Нельзя. Да. Вот помню ведь до сих пор эту женщину в доме приезжих все в том же поселке, где задержался я. Я варил макароны себе утром на их кухне, а она стояла рядом, маленького роста, опустив на пол ведро, уборщица, обеими руками опираясь на длинную рукоятку щетки, и все рассказывала мне.

На войне она была молоденькая, звание техник-лейтенант, а посадили намного позже по бытовой статье. Потом на работе выяснили, что не виновата. А все равно. Хоть и небольшой срок, а все равно. Когда же освобождалась, сказал ей начальник: ребенка забирай, здесь лагерь, а не свадьбы с разводами.

– Конечно, все знали, что ребенок студентов, сидели они за политику, у них срок не вышел. Но мне-то зачем ребенок? Муж меня ждет, своих родим.

Мужа я очень любила, такой хороший, тихий, непьющий. Сперва не решалась за него выходить, он высокий очень, а я маленькая. Помогал он мне, стирал сам. Работал на МТС, и всегда от него пахло немного бензином, такой был для меня родной запах.

Я похоронила его через год, автомобильная катастрофа. Так и осталась с чужим ребенком, зачем я подумала, что не хотела девочку эту. Нет, я не обижала ее, нет, но… Дед мой отдельно жил в старом доме. И она, чуть подросла, сразу сама решила и перешла к нему, ему помогать.

А когда родители освободились, они теперь здесь живут, он начальником нижнего склада в леспромхозе, и люди они хорошие. Всё звали ее к себе, но она и к ним не шла. Выросла. Чужие люди.

Вечер уже, я иду под дождем, он такой же, не сильный, морось. Светкину маму увезли в больницу, Светка там. Я один. У меня большой зонт, и я просто иду под дождем. Потом возвращаюсь, иду домой. У меня хорошие дети, они звонят раз в неделю, приезжают иногда, если командировки, и мы к ним ездили, но это Хабаровск – «ближний свет».

Ночью, когда наконец удалось заснуть, мне приснилось, что я молодой. В том переулке, где жили мы раньше, дом наш не сломан, живой, все сверкает, все новое, и мы там живем. Парень какой-то обхватывает меня шутя, мы боремся с ним, спрашивает: сколько лет тебе? И я прибавляю себе: будет восемнадцать. А он горделиво так: а мне уже двадцать пять.

Светка, я люблю тебя.

У меня лицо зарастает, весь лоб в черных мелких волосиках, они растут слева направо (это сон, сон), они покрывают весь лоб, спускаются ниже, а мне ведь надо видеть!.. Сумерки, улицы узкие, старые дома, развалины, и сразу – обрыв, море. Я сижу над морем в траве, и так ясно видно, как плещутся волны.

В два часа дня вернулась, слава богу, Светка, сестра ее подменила. Знаете, я вообще-то смогу сейчас ответить, кажется, на давний вопрос: кто может сказать, что он счастлив. Нет, это не надо, нет. На всякий случай стучу, стучу по дереву, то есть по письменному моему столу.

Я наконец сел работать и разложил бумаги, а Светка на службу сегодня не идет, готовит обед на кухне. Было ведь мне уже двадцать девять, а ей восемнадцать, шел я тихой тогда улочкой в библиотеку, в читальный зал (в НИИ у нас были библиотечные дни), а по другой стороне быстро-быстро она почти бежала в коричневом коротком широком пальто, в коричневом тоже берете, молоденькая девушка.

В зале выписывала она кипу книг и шла неприступная такая, обеими руками придерживая снизу свои книги, они доходили ей до подбородка.

«Ты посмотри, какая хорошенькая, – услышал я: студенты спорили, как познакомиться с ней, – она с первого курса, искусствовед». И тут выскочил вдруг откуда-то быстрый черноглазый паренек, схватил ее за руку, посыпались книги, но он держал, не отпускал ее.

Я стал подбирать книги с пола и повернулся к нему: «Брось, слышишь, это моя жена». Я был на голову выше его и старше.

«Жена?… – Он отступил. – Но все равно я отобью ее у тебя и увезу ее, понял?»

«А ты попробуй, – рассмеялась Светка, забирая у меня книги. – Спасибо вам, а то он все время меня преследует».

Мы поженились через полтора года. Только ее мама все боялась: «Он падает», – у меня была еще инвалидность, хотя приступов с потерей сознания давно не было. Мы потом часто играли в нашу любимую игру: как мы познакомились.

Светка спит рядом, прижимаясь ко мне. Но все бежит и бежит по той стороне улочки в коричневом коротком широком пальто, в коричневом берете молодая девушка.

И опять я иду. Сумерки, огней нет, за мной люди, много людей. Не всех я помню, не всех выдумал. Дед из автобуса, женщина из дома приезжих, еще, еще, мой Евдоким Прокофьевич с неродной своей внучкой Леной, главстаршина Бесендин, Аника, Толя. Улица извивается, и с мостовой на меня пятится задом лошадь.

Я огибаю ее, оборачиваюсь, вижу: старуха, но незнакомая, горбатая, что-то делает под лошадью. Доит? «Смотрите!» – кричу я без звука, показывая пальцем. А она выпрыгивает в ярости и – удар, вспышка, свет. И я уже мчусь по мостовой, а за мной и люди бегут. Много людей. Мои.

Только никуда они не бегут, все и всё во мне. Это сон?…

Садовая улица, улица Каштановская. Русалки ползают и плачут. А берег уже был близко. Какие мы…

2006